Новогодний патруль



К коменданту далёкого, занесённого снегом тундрового военного поселения накануне Нового года пришёл нежданный посетитель. Это был лопарь-оленевод, как все жители тундры одетый в малицу и торбаза. Одежда скрывала и рост посетителя, и его возраст, и даже пол. По-русски лопарь говорил плохо, несмотря на то, что занимал в своём колхозе какой-то руководящий пост.

— Начальника, моя осталась дома, заболела моя мала-мала. Люди в тундра откочевала с олешками, моя нарты чинит, лодка смотрит. Тут солдата приходит, такая большая и просит водка. Какая водка! Наша вся водка ещё в Октябрьский праздник выпила, новая завоза только весна будет. Солдата разозлилася и стала моя малица задирать, думала, баба я. Кричу ему: “Моя – самеца! Моя – самеца!” Солдата испугалась и убежала.

— Какой солдат, во что одет? – перебил жалобщика комендант – капитан с лётными петлицами, пряча за обязательной начальственной суровостью, едва сдерживаемый смех.

— Начальника, солдата не ваша, другая. Вся наша оленевода на ваша праздника в тундра будет. Посёлка детишки и бабы останутся одна, защищать надо. Солдата придёт, пугать будет.

В помещение от тепла оленевода разжарило, и он сбросил капюшон малицы. Перед взором капитана предстала круглое лицо лопаря лет тридцати пяти с жидкими чёрными волосами на голове. Тёмная, изборожденная глубокими морщинами обветренная кожа лица оленевода, делала его старше своих лет. Собеседник не спрашивая разрешения, достал из недр малицы пенковую трубочку-носогрейку, кожаный кисет с табаком, неспешно набил трубку и закурил. Заполнивший помещение дым донёс запах трав и цветов, росших в течение двух месяцев тундровой ростепели.

Выслушав со вниманием лопаря, комендант разобрался в ситуации. В самом деле, его подчинённые, несмотря на отдалённость гарнизона, служили, придерживаясь уставных требований. Хотя в семье не без урода, и у него случались ЧП. Другое дело строители – вот уж вольница, так вольница. По тундре бродят, говорят, летом где-то даже брагу во фляге затеяли – у них своя пекарня, дрожжи и сахар есть, так что про бражку, пожалуй, сведения точные. Только найти флягу не смогли, тундра велика, что хочешь, спрячешь. Надо бы строителей прижать, да возможностью такой капитан не обладал. Тех строителей, которые работают на строительстве нового дома для технического персонала станции, он кое-как привёл в надлежащий вид, но остальные-то не в его власти.

— Как тебя зовут, олений бог? – спросил капитан собеседника и услышал в ответ не то Выйку, не то Вылку. – Вот что, товарищ Вылку, не беспокойся, я приму меры для защиты стойбища. А почему вы не будете Новый год отмечать?

Лопарь объяснил, что без водки праздник – не праздник, лучше уж олешкам прививки сделать, да рога снять вовремя. На том и расстались. Перед уходом оленевод порылся в мешке и поставил на стол перед капитаном пару женских торбазов тончайшей выделки, расшитых меховым узором, в коем мастерстве тундровым женщинам нет равных. Такие торбаза стоили дорого, не дешевле пятидесяти рублей. От изделий исходил приятный, ни с чем несравнимый запах выделанной кожи.

— На моя подарка, твоя баба носи!

Капитан знал, отказываться грех, отказы не принимаются. Но закон тундры требует ответного подарка. Капитан открыл сейф и достал бутылку «Столичной». На днях строители привезли из Архангельска с оказией на вертолёте МИ-6 два ящика водки, ящик коньяка и ящик шампанского. Они щедро поделились с комендантом спиртным, теперь он смог сделать дорогой подарок аборигену:

— Держи, друг и спасибо за подарок.

Глаза оленевода радостно блестели, когда он, бережно спрятав бутылку в недрах малицы, сердечно благодарил за драгоценный подарок. Затем Вылку поспешно встал и, прощаясь, затряс руку капитана.

— Моя, однако, пора ехать…

…Уже на другой день строителям был доставлен приказ коменданта гарнизона о подготовке празднования Нового года, в котором помимо всего прочего предписывалось назначить патруль для обеспечения спокойствия гражданских лиц в оленеводческом посёлке. Начальник строительства майор Тумаков в ответ на это издаёт свой приказ и включает в патруль всех временно прикомандированных: лейтенанта Горелова, только недавно прибывшего из Архангельска, мичмана Шкотова и сержанта Михайлова, старшим патруля назначается заместитель по технической части строительной роты лейтенант Матвеев.

Этот пассаж с патрулированием вызвал даже некоторую зависть у остающихся офицеров и сержантов. Их ожидал нудный вечер, когда солдаты мечтают встретить Новый год с бесконтрольной выпивкой, а командиры всеми силами препятствуют их намерению и, напротив, желают оставить солдат трезвыми, но выпить самим. Антагонизм порождает злобу и взаимную нетерпимость.

Возраст патрульных разнился от двадцати четырёх до тридцати лет, их молодость накладывала на предстоящее мероприятие налёт некоторого удальства, придавало ему толику развлечения. Но всё же за их плечами был определённый жизненный опыт, помноженный на ответственность, выработанную военной службой. Поэтому своё назначение на патрульную службу все они восприняли с юмором, и собирались получить от этого события некую романтичность.

31 декабря, в шесть часов вечера вся патрульная четвёрка, одетая в полушубки и валенки (мороз был больше минус двадцати градусов, посему ботинки и сапоги не годились) после инструктажа направился к оленеводческому посёлку. Идти туда можно двумя путями. Через гарнизон летунов было километров десять и дорога почти вся расчищена, но наискосок по льду реки расстояние сокращалось почти вдвое, хотя была опасность, что на стремнине быстроструйной реки могут оказаться промоины.

Старший патруля Михаил Матвеев, родом из Твери, в тот период называемым Калининым, заверил, что дорогу по льду на тот берег он знает, не один раз ходил на факторию с механиком участка за спиртом…

Спиртное в Поное было, и находилось оно на фактории, представляющую собой своеобразное государство в государстве, поскольку это торгово-закупочное предприятие обладало собственными запасами продуктов питания и различных промышленных товаров. На фактории существовал собственный флот маломерных и тихоходных судов «дора», при помощи которых в навигацию осуществлялась перевозка людей и товаров с берега на суда, стоящие на рейде и обратно.

Тесную связь с факторией держал механик участка Михаил Александрович Чепель – личность весьма примечательная. Несмотря на недавнее знакомство с ним, Горелов и особенно Шкотов успели не по разу сопроводить его на факторию. Он ходил туда за спиртным каждый день, потому что, не считая себя алкоголиком, нуждался в ежедневной порции спиртного. Спутников вдвое моложе себя он вгонял в пот, когда приходилось преодолевать кручу левого берега реки. Несмотря на пятидесятилетний возраст, Чепель был сухощав и по-юношески гибок, демонстрируя свою способность, сидя на табурете поочерёдно закладывать ноги за голову или бегом взлетать на кручу, посмеиваясь над молодёжью.

Чепелю, скрипя зубами, выдавали ежедневную бутылку «жидкой валюты», ибо он держал факторию за горло, поскольку почти всё, не менее бесценное, нежели спиртное, горючее на котором работали лодочные двигатели и дизельная электростанция этой организации, принадлежало строительному участку и было в ведении механика.

— Эх вы! – скалил в усмешке зубы ветеран, – вот я на фронте не такое мог…

Но он скромно молчал о своих фронтовых подвигах, хотя все знали, в конце Великой Отечественной войны Чепель был командиром взвода знаменитого в Советской армии Батальона Славы, 77-ой гвардейской Черниговской стрелковой дивизии, которая была сформирована в июле 1941 года как 21-я дивизия народного ополчения Киевского района Москвы. Батальон в ходе штурма Зееловских высот и 140 километрового огневого броска к окраинам Берлина не потерял ни одного бойца из более чем четырёхсот человек своего личного состава.

Теперь патруль двигался «тропою Чепеля» и, сойдя на речной лёд, начал с великой опаской переправляться на правый берег ещё недавно стремительного потока, ныне скованного ледяным панцирем. Норовистая река нет-нет, да и подмывала лёд и даже вымывала полыньи. Тонкий лёд был незаметен из-за змеящейся позёмки, посему мужчины шли с осторожностью редкой цепочкой, внимательно сквозь снежные заряды, осматриваясь по сторонам. Сильный ветер, дующий вдоль русла, нёс с собой охапки снега и бросал его в лицо, мешая осматриваться. Несколько раз пришлось менять курс, когда лёд начинал подозрительно трещать под ногами.

Общая опасность сплотила четвёрку путников и посему, отбросив официальные обращения по званиям, помогая друг другу, они перешли на «ты» и по именам.

Адреналин вскипал от сознания, что под ногами стихия, способная схватить тебя, стремительно затащить под лёд и в считанные секунды сделать из тебя бифштекс, отбивную по-киевски или нечто подобное. Но всё обошлось лёгкими испугами.

По правому берегу петляла накатанная нартами дорога. Вероятно, лопари часто навещали факторию, что доказывало: фактория и стойбище были тесно связаны хозяйственными узами. Когда патрульные, почувствовав под ногами твёрдую почву, вступили на эту тропу, то облегчённо вздохнули. Дальше шли цепочкой, большей частью молча, поскольку тянул довольно свежий ветер.

Близость селения ощущалась по запахам дыма. Тропа привела в, казалось, вымерший оленеводческий посёлок, где не светилось ни одно оконце. Единственный фонарь в поселении освещал крыльцо довольно большого общественного здания из хорошего леса, над которым вилось красное полотнище. В здании под одной крышей были собраны сельсовет и контора правления колхоза, к нему примыкало сельпо и, как выяснилось позже, ещё одно помещение.

Их ждали. Не успели патрульные, скрипя снегом, подойти к крыльцу, как на него вышла причудливо одетая женщина, явная метиска чуть старше тридцати лет. Это была местная модница, сочетавшая в своём наряде элементы городской русской женщины и местные национальные мотивы оленеводов. Говорила она по-русски правильно, почти без акцента и выполняла здесь, как показалось, довольно широкий круг обязанностей от сторожа сельсовета до продавца сельпо и гостиничного работника. Радушно поздоровавшись с прибывшими и выслушав объяснение старшего патруля, с какой целью они прибыли, она просто и негромко сказала:

— Я знаю. Вы видите, в окнах свет не горит, люди боятся ваших солдат. Теперь успокоятся, они хотят нормально встретить Новый год. – И пригласила. – Идите за мной!

Помещение куда вошли патрульные, встретило их теплом жарко натопленной печи. Оно представляло собой довольно уютную квартиру из двух комнат. Блиставшие чистотой комнаты с оштукатуренными и побеленными известью стенами казались нереальными в этой далёкой глуши, подобными звёздным отелям на заграничных курортах.

— Здесь вы можете отдохнуть, даже поспать, если захотите, – женщина указала на застеленные кровати в передней комнате. Кроватей было четыре. Теперь людям стало понятно, из какого расчёта в патруль было назначено четыре человека, вместо обычных трёх.

— Хорошо! – Одобрил гостеприимство лейтенант Матвеев, выразительно посмотрев на остальных, – но мы сначала ознакомимся с вашим посёлком, затем вернёмся сюда… Кстати, как вас зовут?

— Марина.

— А нельзя ли, Марина, нам чайку сварганить?

— Чего? Чего? – не поняла хозяйка.

— Нельзя ли нам чаю согреть и что-нибудь на стол из еды сообразить? Я и денег дам – повторил вопрос Матвеев и полез в карман за деньгами.

— Не надо никаких денег, – всплеснула руками женщина, сдерживая намерение офицера, – вы наши гости. Идите по делам, я сейчас всё приготовлю, и чаю согрею, и кое-какие продукты принесу…

Посёлок состоял из двух десятков деревянных изб из цельных стволов деревьев живописно разбросанных то там, то сям. Кое-где виднелись конические силуэты чумов, к некоторым из которых были прислонены нарты.

Рядом паслись олени, величиной с осла, только с рогами. Единственная дорога, которая вилась между жилищами, была похожа на нитку с нанизанными на неё экзотическими бусами. Кое-где у домов и чумов сидели и лежали собаки. Они вели себя необычно – не брехали попусту, лишь молча провожали глазами чужаков, не видя в них угрозы для себя, и продолжали вести себя так, будто чужих вовсе не было.

Окна многих домов уже были освещены, отдельные обитатели выходили из жилищ, здоровались с патрулём и поздравляли с Новым годом, мешая родную и русскую речь. Всё было необычно и резко контрастировало с деревней, где-нибудь в центре России. Не встретив никого из посторонних, патруль возвратился в гостиницу.

На столе попыхивал паром электрический самовар, на маковке которого пузатился расписной заварочный чайник. К чаю были приложены две банки сгущёнки, горка шоколадных конфет «Кара-кум» на блюде истекали жиром полтора десятка копчёных тушек аральского балыка, заманчиво мерцали глазками сала кусочки колбасы «Московской» и две буханки румяного белого хлеба, в кастрюльке аппетитной горкой высились горячие котлеты, надо полагать, из оленины.

Надобно сказать, что белый хлеб (ржаного здесь просто не бывало) в этом гарнизоне был необычайно вкусным, хотя пекли его обычные солдаты из обычной муки. Он оставался мягким долгое время. Вероятно, на его качество влияла чистейшая вода полярной реки.

Увидев взгляды мужчин, хозяйка усмехнулась от удовольствия, что смогла удивить. Потом спросила, нуждаются ли они ещё в чём-нибудь и, получив отрицательный ответ, хотела уйти, пожелав приятной встречи Нового года. Но её остановил вопрос лейтенанта Горелова:

— Марина, ваш посёлок выстроен из хорошего леса, несколько домов ещё строятся. Откуда вы его берёте? Женщина искренне рассмеялась на такой забавный по её понятию вопрос:

— Ты по берегу моря ещё не ходил? Там столько леса, на город хватит. Море много плавника к нам на берег выбрасывает.

— И не только к нам на наши берега, – вмешался Михайлов – в Норвегии несколько заводов работает, перерабатывая дармовой лес, что по нашим рекам сплавляют бесхозно. Капиталисты только руки потирают от таких подарков.

Между тем, Марина ушла тихо, по-английски, оставив мужчин одних. Они, наконец, обратили внимание на стол.

— При такой закуси не хватает лишь выпивки – задумчиво произнёс мичман. Подобной встречи Нового года у меня ещё не было. На суше встречал, в море, было дело, и не раз, но грамулька спиртного во всех случаях была, а всухую – первый раз.

— Ну, почему же всухую? – возразил ему Матвеев, расстёгивая полушубок и доставая из кармана кителя плоскую металлическую фляжку из нержавейки. – Кое-что в запасе имеется… Можно слегка расслабиться со страха да с холода собачьего.

Мичман обрадовано стал потирать руки, Михайлов в унисон ему понимающе осклабился, лишь Горелов остался совершенно равнодушным к известию.

— А ты чего от коллектива отбиваешься? – спросил его Матвеев, когда они уселись за стол, и жидкость из фляжки забулькала, разливаясь по чашкам. Горелов при этом заявил, что выпивать он не будет.

— На Руси издавна существует примета: “Если мужик не пьёт, то он либо больной, либо чересчур хитрый!” Ты из каковых будешь? – серьёзно, но с лукавинкой в глазах спросил «разводящий»

— Я? – Горелов на миг задумался, – я, пожалуй, из первых. Не могу я пить. И не из принципиальных соображений, а лишь потому, что организм отказывается принимать спиртное. И он рассказал историю, приключившуюся с ним в начале ноября. – У моего замполита Гриши Мельничука, который прибыл к нам в роту совсем недавно, случился день рождения и, естественно, он пригласил на это мероприятие всех нас – офицеров роты. А с выпивкой в нашем гарнизоне, как и здесь. Сухой закон. Можно было бы съездить в Архангельск, там спирта по пять рублей восемьдесят семь копеек за пол-литровую бутылку – хоть залейся, и закупить его не трудно, было бы желание или на худой конец сходить за три километра и купить в деревенском сельпо у бабы Мани. Но Мельничук или его жёнушка оказались людьми прижимистыми, решили обойтись самогонкой, которую им прислали с родины в резиновых грелках. Вот этой гадостью я и отравился.

Правда, посидели хорошо, познакомились поближе, поговорили за жизнь, песни попели, анекдоты потравили… Гриша танкистом поучаствовал в Чехословацких событиях 1968 года, рассказал нам кое-какие подробности. Не всё там, ребята, было, как нам говорили! Совсем не так всё просто разворачивалось…

Так вот, вышел я от Гриши уже заполночь. Пока находился за столом – всё было нормально, а как вышел во двор, да свежего морозного воздуха вдохнул, начало меня полоскать, весь желудок наизнанку вывернуло. Я даже запах резины почувствовал. Дома лишь молоком успокоил бунтующий желудок. Утром, когда на службу пошёл, увидел на белом инее след кровавый от моего дома, до дома Гриши. Уж потом Мельничук признался, в чём самогонка у него хранилась. Да я и не винил его, сам виноват… А чуть позже, ещё на одном дне рождения я даже выпить не успел, только аромат шампанского в нос ударил, тут же всё повторилось… Я так думаю: организм не принимает, нечего его насиловать!

— Эк, тебя угораздило, – отозвался Михайлов, – а может это и к лучшему. Другие, вон, как только не лечатся от пристрастия к спиртному, ничего у них не выходит. А ты бесплатно вылечился. И, возможно, на всю оставшуюся жизнь…

— Да, честно говоря, не люблю я это дело. В другой раз за компанию выпью, а радости это мне не приносит. Сразу в сон бросает.

— Тогда принуждать тебя не будем, давай закусывай, а мы коньячку и за тебя выпьем! – Матвеев посмотрел на стрелки своих наручных часов и произнёс маленький тост. – Выпьем за уходящий старый год. Каждому из нас он принёс что-то хорошее, а если было плохое – пусть оно останется в прошлом.

Шкотов выпил, смакуя: “Хороша «Плиска», жаль лимончика нет!” – и зашуршал станиолем, разворачивая шоколадку.




не в дугутак себенормальнохорошоотлично! (голосов: 2, среднее: 5,00 из 5)



Ваш отзыв

Вы должны войти, чтобы оставлять комментарии.

  • К читателю
  • Проза
  • Поэзия
  • Родословие
  • Изданное