Солдат — осетин Хабалов



Лично я интернационалист.

Для меня нет хороших и плохих наций. Мы все отростки одного корня. И, как у растения, на стволе человечества могут существовать прекрасные цветы, спелые плоды, зелёные листья. Между ними могут встретиться сухие и на первый взгляд бесполезные отростки и ужаленные болезнью и пороками части ствола.

Среди нас, в общей массе нормальных и даже прекрасных людей также существует много человеконенавистников из числа расистов, националистов и, в конечном итоге, фашистов; много преступников, которые маскируют свои деяния под нужды своей нации.

Но это не должно их оправдывать. Скажем геноциду: – Нет!

Сегодня годовщина провозглашения Южной Осетией независимости. В августе 2008 года режим Саакашвили развязал агрессию против этой маленькой и гордой республики, с целью полностью уничтожить её под предлогом территориальной целостности Грузии.

Если кто-то думает, что великодержавность Грузии по отношению к Южной Осетии вообще и осетинам в частности проявились только после распада СССР, то он очень сильно ошибается. И тогда в Грузии существовал геноцид. Скрытый. Незаметный.

В 1969 году наше строительное подразделение получило пополнение из Грузии, из Кутаиси. Парни с   грузинскими ( на непросвещённый слух) фамилиями оказались разными. Прежде всего, по национальному составу. Собственно грузин: сванов, колхов, имеретинцев, мегрелов и аджарцев оказалось меньшинство, зато много было евреев и греков, два абхазца, один осетин и один армянин. Они, живя в общей солдатской массе, как-то умудрялись люто ненавидеть друг друга, при каждом удобном случае подкалывая лишь одним им известными и понятными колкостями, затрагивающими национальные чувства.

На первых порах этим парням не было свойственно чувство землячества, характерного в армии.

На общем фоне этого «грузинского контингента» вскоре выделился Алик Хабалашвили. По возрасту мой ровесник, этот парень был старше всех в группе земляков. Он без акцента правильно и грамотно говорил по-русски, хорошо знал грузинский язык. Позже я узнал, что рядовой Хабалашвили до призыва учился в институте в Кутаисе, но за что-то (только не за учёбу) на втором курсе был отчислен без права на восстановление.

Как я заметил, среди своих земляков, он был самым смелым и решительным, умел примирять сотоварищей и направлять их молодую, взрывную энергию в нужное русло. Не случайно, уже через пару месяцев я назначил парня бригадиром, дав ему в подчинение пятнадцать человек, самых непримиримых и задиристых. И он с ними успешно справлялся, без применения физической силы, поскольку выглядел не самым сильным. Хотя в любимой борьбе (или игре) горцев на ремнях, чаще всех выходил победителем.

Кавказцы без игры в нарды не мыслимы. С новым призывом нарды в роте стали повальным увлечением. «Шаши-беши» звучали в каждой палатке и во всех удобных местах в каждую минуту личного времени.

Как-то, играя с Хабалашвили в нарды, я разговорился с ним и, ещё не зная его истинной национальности, случайно назвал грузином. Надо было видеть его реакцию на это. Он побелел от гнева, вскочил на ноги, опрокинув игральную доску и, не будь я его командиром, наша беседа могла закончиться неприятностью:
— Не грузин я. Не грузин я… — шептал он побелевшими губами.

— Хорошо, Алик, не грузин, а кто же тогда, если фамилия у тебя грузинская?

— И фамилия не моя. Моя фамилия Хабалов. Я – осетин. Я пришёл в военкомат с документами, где чёрным по белому написано кто я, а женщина мои документы взяла и написала Хабалашвили. Она сказала, поскольку я призываюсь из Грузии, а в Грузии нет других наций, кроме грузин, то и фамилия моя должна звучать по-грузински. И цари Сосланиды тоже грузины, а не осетины, когда я напомнил ей, что муж царицы Тамар был осетинский царь Давид Сослан.

Успокоившись, Алик рассказал, как на чиновном уровне пытаются искоренять его родной язык, его национальную культуру, наконец, его народ, подменяя субкультурой коренной нации. При этом обычные грузины и осетины, живя рядом, мирно соседствуют.

Я, сочувственно относясь к рассказам Алика,  был рад такому подчинённому. Он, видимо, проникся ко мне теми же чувствами и в службе старался быть максимально полезным.

Вскоре его подопечные осознали свою служебную задачу и стали выполнять плановые задания не менее чем на 120%. За стабильно высокие показатели бригады рядовому Хабалашвили в начале апреля присвоили звание младший сержант. А чуть позже в запас уволился командир взвода сержант Никифоров. Замены ему не было, нового сержанта всё не было и не было.

Хабалашвили стал исполнять обязанности командира взвода. Я не мог нарадоваться такому толковому помощнику. Много видел я службистов. Чаще всего это были украинцы, татары и молдаване, но осетин Хабалашвили в моих глазах оказался непревзойдённым.

Вскоре выяснилась причина, почему задерживался выпуск в Московской школе строительных сержантов.

Район базирования ядерных баллистических ракет был определён к введению в строй действующих в сжатые сроки. Многие сотни километров кабелей к этому времени ещё не были уложены в траншеи и не связали отдельные ракетные точки в единый комплекс. Для ускорения этой работы начальнику школы сержантов было приказано взять весь свой контингент курсантов и убыть в указанный район. Выпуск сержантов откладывался до окончания работ.

Таким образом, однажды у нас появилась подмога.

Перед укладкой в траншеи высоковольтных кабелей передвижная электростанция ПЭС-400 разогревала промороженные до окамененности кабели прямо на барабанах. Через пару часов интенсивного разогрева толстенные кабели становились тёплыми и гибкими. В этот момент начиналась размотка кабеля, и все присутствующие от рядовых солдат до офицеров становились носильщиками «связанными одной цепью и одной целью». Идти приходилось цепочкой через четыре-пять метров один от другого по бровке траншеи, петляющей между деревьями. В голове цепочки шли самые сильные. Им приходилось нести весьма увесистую ношу дольше и дальше других. И так повторялось четыре пять раз за световой день. К концу дня ноги подкашивались от усталости, люди наматывали по тридцать-сорок километров туда-обратно, перенося по неудобному пути на своих плечах довольно увесистые грузы.

Головным в тот третий заход был младший сержант Хабалашвили. Это был участок его бригады, и он лучше всех знал этот путь. Начальник сержантской школы полковник Сорокин, располневший и, вероятно, не совсем здоровый, шёл в голове колонны сразу за мной. Снег в лесу ещё не весь сошёл, и грязи в этой низине было предостаточно. От хвоста к голове прозвучал крик «Стой!» Он быстро бежал по цепи, словно, нервический ток в организме. Но ещё до этого цепь остановилась. Задние уже успели сбросить ношу в траншею, и она затормозила передних. Цель в очередной раз достигнута, кабель лёг в предназначенную ему траншею, теперь очередь за распайщиками и силовиками, после чего, думалось, кабель будет засыпан землёй, может, на годы, может, на века.

Полковник Сорокин, которому ещё не было пятидесяти, устало присел на поросшую густой травой кочку.

— Уф-ф-ф, – тяжело отдувался он, расстегнув ворот рубашки и вытирая огромным носовым платком взмокшую шею и покрытые крупными каплями пота лоб и лицо. Его возраст уже давал себя знать. – Условия у вас, ребятишки самые что ни на есть фронтовые. Вам  для полноты впечатления не хватает лишь оружия, а грязи и прочих радостей фронтовой жизни – хоть отбавляй.

Все окружившие его молча согласились с этим мнением. Как там было на фронте, они знали из кино и по книгам. А полковник, между тем, разговорился.

— Я только-только капитана получил, и назначили меня командиром сапёрного батальона. А тут как раз подоспело наступление. Оно развивалось стремительно, мы продвигались вперёд, как говорится, на плечах противника. И вдруг наступление захлебнулось. Перед нами оказалась река. Время случилось дождливое, уже несколько дней лило, как из ведра. Грязь точно такая же, липкая и непролазная. Речушка, которая не являлась серьёзным препятствием и через которую в обычные дни можно было перейти пешком, неожиданно от обилия воды вздулась и стала непреодолимой. Отступающие фашисты все переправочные средства уничтожили или увели с собой, а деревню сожгли дотла. Место пойменное, леса годного на плоты вблизи не было, он весь рос на противоположном высоком берегу. В общем, обстановка серьёзная, хоть «караул!» кричи.

Пока командир полка сладывал на меня все маты-перематы, обещания верёвок из меня наделать и отдать под суд военного трибунала, в штрафбат сослать, если наступление сорвётся, подъехал «Виллис», на каких только большое начальство ездило. Из автомобиля вышел генерал в чёрном кожанном плаще, под которым его звания видно не было, и зорко оглядел всё вокруг. Подозвал командира полка и грозно спросил:

— Почему топчешься здесь? Ждёшь, когда немец на том берегу закрепится?

— Плавсредств нет, – отвечает командир, — фрицы всё сожгли.

— Делай плоты!

— Не из чего…

— Вон, стоит дом. Немедленно ломай его и сараи, и чтоб через сорок минут был на том берегу! – Приказывает генерал. В двух километрах стоял небольшой хутор, в котором обитала перепуганная женщина с множеством детей.

— Даже немцы при отступлении не тронули хутор… – заикнулся командир.

Тут генерал в сердцах огрел его вдоль спины палкой, которую сжимал в руке во всё время разговора, и приказал не жевать сопли, а немедленно исполнять его требование.

…Когда мои сапёры ломали дом-пятистенок и постройки, женщина и девчонки вопили, заглушая артиллерийскую канонаду, мальчишки хмуро  бычились, но не противились. Генерал смотрел на нашу работу безучастно, и горе женщины его будто бы не трогало. С места он уехал, когда все орудия, пулемёты и последний солдат оказались на противоположном берегу. Он весь в хромовой коже стоял, как завороженный, словно не слышал свиста пуль и осколков, словно знал о своей неуязвимости.

На том берегу, уже переправившись, я оглянулся назад. «Виллис» куда-то умчался, а у русской печи стояла женщина, бессильно свесившая от горя и руки, и голову. Рядом, обступив её, ревел целый выводок детей, оставленных войной без крова. Старшие дети, мальчишки пытались соорудить навес…

Чуть позже, в наступлении я узнал от кого-то, что генералом был сам Георгий Константинович Жуков. Мы развивали натиск, сапёры шли в рядах наступавших, и делали боевую работу не хуже, чем основную, сапёрскую. В 15-16 километрах от той реки Жуков вновь догнал нас. Он узнал меня и, подозвав к себе, с неожиданной теплотой в голосе сказал:

— Капитан, возьми, сколько нужно солдат, вернись и поставь той женщине дом, чтоб был лучше прежнего.

— Но, товарищ Маршал Советского Союза, как же наступление? – осмелился спросить я. В ответ он ударил неизменной палкой себе по ладони левой руки и ласково, с колючим блеском в глазах посмотрел на меня.

— Без вас пока управимся. Приказ мой слышал? Ну и выполняй. Да сделай, как сказал, чтоб и женщине и её детям просторно было и на их век хватило. Приеду, проверю. – Палка в его руке пришла в угрожающее движение, но я и без того уже спешил выполнять приказ этого неоднозначного человека.

За короткое время он поразил меня дважды. Жестокостью, во имя победы, и мягкостью во имя детей, ради которых и добывалась эта победа.

Воистину – Маршал Победы.

— А дом построили? – спросил Хабалашвили полковника.

— Конечно! Я передал батальон своему заместителю, отобрал таких умельцев, что за двое суток поставили женщине большущий дом, восстановили все постройки. Все детишки нам помогали, как могли. В горелой деревне нашли стёкла, остеклили оконные рамы. Мох и паклю на пазы заготовили. Мои умельцы даже наличники фигурные вырезали и балясины на крыльце выточили. Крышу двускатную гонтом покрыли, да флюгер в виде петушка соорудили. Что ни говори, истосковались у солдат руки по мирной работе. Война войной, а о доме солдат тоскует всегда.

Женщина уж благодарила, благодарила… Всё допытывалась за что ей такая честь. А мой сержант, он ещё в империалистическую в Галиции воевал, ей говорит:

— Это тебе, бабонька, за деток твоих, да за вклад в Победу нашу. Если бы не твой дом, мы бы немца долго отсюда выковыривали. Так что мы тебя должны благодарить, а не ты нас.

Рассказ-исповедь полковника нас впечатлил. Немного отдохнувшие, мы пошли обратно за новым кабелем.
Вскоре  с помощью курсантов все работы мы завершили в срок. Они еще кому-то помогали, а мы перебирались в новый район базирования. Я получил новое назначение и вскоре убыл к новому месту службы.

Перед расставанием я тепло попрощался со своими сослуживцами, многие из которых забылись, а осетина Хабалова из Южной Осетии помню.

г. Кострома — Бологое-4

13 августа 2009 г.




не в дугутак себенормальнохорошоотлично! (голосов: 2, среднее: 3,50 из 5)



Ваш отзыв

Вы должны войти, чтобы оставлять комментарии.

  • К читателю
  • Проза
  • Поэзия
  • Родословие
  • Изданное