Слезинка



(рассказ – быль)

В нашем степном краю перелётной дичи всегда много было. На рассыпанных по степи озерцах и запрудах гнездятся дикие утки, гуси и даже лебеди иной раз встречаются. Если водоём близко к селу, то там идёт такое смешение домашней и дикой птицы, что иной год дикари к домам прибиваются, а бывает наоборот, домашние птицы дичают. Тогда гусиная семья становится на крыло и вместо того, чтобы, по обыкновению, важно шагать к водоёму, летит к нему, соревнуясь с дикарями. Тут уж хозяйкам сигнал – пора птице крылья подрезать, не то, улетят из дому, и поминай, как звали. Да и охотники по ошибке подстрелить могут. Для этого хозяйки подрезают уткам и гусям маховые крылья, птицу метят краской или стойкими чернилами, чтоб горе-охотники по домашней птице не стреляли. И такое случалось не раз.

То же и с утками. Различить где дикие, где домашние – трудно. Дикие и домашние кряквы неотличимы. Тут только подрезка маховых перьев на крыльях спасает. Правда, у утиных большое разнообразие пород. Среди них есть кряквы и нырки, чирки и крохали, шилохвости, казарки и огари – красные утки. Но мне больше всего нравятся обычные кряквы, особенно красавцы-селезни. Могу часами любоваться их переливающимся оперением на головках, шейках и надкрыльях, особенно при солнечном освещении игра и переливы красок всех цветов радуги на «зеркальцах» крыльев.

Селясь в ставках-запрудах, вблизи сёл, утки так привыкают к людям, что не шарахаются от них очертя голову, а спокойно уплывают в прибрежные заросли и выжидают. Лишь при явной угрозе стремительно улетают, с характерным присвистом воздуха в оперении при быстрых и сильных взмахах крыльев. А угроза им чаще всего бывает от охотников, да коршунов или беркутов.

С некоторых пор я зарёкся охотиться на дичь и животных. Случилось это давно, когда нам было по десять-тринадцать лет. Нам – это мне и моим двоюродным братьям: Славке, Тольке, Кольке и Гришке и нашим друзьям братьям-близнецам Вовке и Лёньке. Моему приезду на летние каникулы братья были рады, они стремились показать мне “городскому” все прелести вольной сельской жизни. Если не нужно было помогать старшим на ферме или в поле, мы предавались своим ребячьим играм и затеям. Затейником был, как правило, Колька – один из самых младших, но, бесспорно, самый шустрый из нас. То в старой кошаре изучаем повадки ласточек авдоток и рассматриваем их гнёзда, где покоятся крошечные яйца. То воробьёв-желторотиков (по-местному – горобцов), выпавших из гнёзд возвращаем на место, то сурков-байбаков высвистываем, то сусликов-вредителей из нор отливаем, чтобы потом сдать их шкурки, а на вырученные деньги накупить в сельпо леденцов.

Часто уходили на речку Игинду, кротко журчащую в скалах. Суглинистые берега речки изрыты норками. Там живут ласточки береговушки, то и дело «ныряющие» с кормом в узкие норы. Постепенно суглинки уступают место скальным породам, поросшим чахлыми растениями. Там «от пуза» наедались заячьей капустой, дикими луком и чесноком, с удовольствием жевали длинные корневища солодки. В речушке, вьющейся среди диких скал, водятся золотистые караси и щуки. И тех и других ловили самым примитивным способом: на перекате вниз по течению устраивали загон, подставляли завязанные у горловин майки или штаны, перевязанные у щиколоток. Пара ребят стоят на перекате, остальные палками лупят по воде, выгоняя затаившихся щук и карасей. Те двое только успевают подхватывать оглушённую и ошалелую рыбу. От невероятного шума в скалах ласточки береговушки вылетали из своих бесчисленных нор-гнёзд и беспокойно вились над нашими головами. Иногда рыбалка была тихой. Это когда мы проверяли сплетённые из тальника вентери и «морды», поставленные местными жителями, и вынимали заплывшую в них рыбу или заползших раков. Иной раз таскали раков из нор. По ведру набирали.

В тот раз день с утра был пасмурным, хмары-тучи плотно завесили солнце, и в воздухе явно попахивало затяжным дождём. Дожди в июне-июле случались нудными и многодневными, когда хляби небесные разверзаются и бесконечные потоки воды заливают землю. Тогда возникает непролазная грязь и от беспросветности и монотонности дождя не хочется выходить из дому.

Вся наша дружная семёрка собралась, когда ничего этого ещё не случилось и низкие, тёмно-серые облака, словно грязной ватой обложили окрестности. Накануне Колька где-то подобрал снаряженный патрон шестнадцатого калибра. Возник вопрос, как его использовать. Решили выстрелить им, но как? Толька с Гришкой вспомнили, что у отца есть ружьё и патроны к нему. Сельскому почтальону охотничье ружьё положено по должности, потому что волков в послевоенные годы развелось много, и, случалось, они нападали на одиноких путников и повозки. Чтобы сохранить жизнь приходилось отстреливаться от серых разбойников. Волки, особенно зимой, бесчинствовали.

Ружьё исправное и смазанное висело на стене. Вынести – не проблема, разобрали, сложили в мешок, прихватили вместе с ружьём патронташ с патронами, и на задворки, а оттуда в дедову рощу и на запруду.

Оружие мы знали, обращаться с оружием все умели, так как принимали участие и в смазке его, и в процессе изготовления дроби, и войлочные пыжи резали с малых лет – «тулки», «ижевки» и даже трофейные «зауэры» были в то время во многих домах. Только снаряжать патроны и вставлять капсюли «Жевело» нам совершенно справедливо не позволяли. Не игрушки! Работа не для детей, от неосторожного обращения травмы случались и у взрослых.

Охотиться решили на уток. Мальчишки – мы ведь не знали, что охотничий сезон закрыт – птица на гнёздах сидит, яйца насиживает, пугать её запрещено. Утиные гузки торчат то тут, то там: селезни жируют. Кинули жребий на очерёдность стрельбы. Первым выпало Славке. Выстрел, больной толчок в плечо. Дробь ушла выше селезней и горохом просыпалась в воду. Недовольная шумом птица поплыла в камыши.

— Ах, ты остропузый поросёнок! – Гриша выразил недовольство Славкой своей излюбленной присказкой.

Пока мы спорили и упрекали неловкого стрелка, начало накрапывать. Заторопились. Толька, кажется, зацепил селезня, но тот упал в осоку на противоположном берегу. Моя очередь. Вдруг утки взлетают. Бить влёт, когда и нормально-то стрелять не умеем – напрасный расход боеприпасов. Бью с опережением, влёт и – о, чудо! – вдруг одна утка падает в кусты. Быстро передаю ружьё Кольке, а сам бегу в кусты, куда упала моя птица. Вот она – моя добыча! Наверное, такой восторг испытывали наши пращуры, охотившиеся на мамонтов. Гордость тринадцатилетнего пацана за свой успех непередаваема.

А, жалкая в своей беспомощности птица вдруг открыла глаза, печально, как мне показалось, посмотрела на меня и, наконец, закрыла их, затихнув в моих руках. Навек! Из глаза выкатился живой бисер – посмертная слезинка. (А ещё утверждают, что птицы не могут плакать.) Вот тогда вся моя гордость куда-то ушла. И вдруг удручённо осознал, что я – убийца!

Капли усилившегося дождя смешались с моими слезами, когда я предстал со своей добычей перед братьями, и я молча отдал кому-то утку.

С тех пор прошло много лет, но я не могу забыть это злодеяние. И ещё, я зарёкся охотиться на любую дичь, хотя понимаю, что настоящая охота – искусство и необходимость. Но это для других. Я же – ни-ни.

Рождественка — Батамшинск — Кострома

1996-2011




не в дугутак себенормальнохорошоотлично! (голосов: 2, среднее: 5,00 из 5)



Ваш отзыв

Вы должны войти, чтобы оставлять комментарии.

  • К читателю
  • Проза
  • Поэзия
  • Родословие
  • Изданное