RSSВалдайские были
Посвящаются
Тысячам солдат, сержантов и офицеров,
создававших ракетно-ядерный щит Родины.
Дядя Егор.
Если ехать из города Демянска к озеру Селигер, то у развилки на Едрово можно обнаружить крохотную деревушку. Она была бы ничем не примечательной, если не одно обстоятельство: деревушка в годы войны находилась на линии фронта. То есть линией фронта была дорога Демянск-Полново, а для деревушки эта дорога была, что ни на есть улицей. Но ещё более удивительное состояло в том, что деревня уцелела, несмотря на ожесточённые бои в этом районе.
Рота расположилась недалеко от деревушки, но ротному общаться с её жителями как-то не приходилось, не с руки, служебные заботы одолевали. Зато общались с ними солдаты. Это особенно стало ясным после того, как в расположение по воскресеньям начала приезжать кинопередвижка и местные жители, в основном мужики и пацаны, приохотились смотреть кино вместе с солдатами.
Как правило, одеждой сельские мужики не отличались от солдат, поскольку они были экипированы во всё армейское «с иголочки», и это доказывало существование дружеских связей между подопечными капитана Комова и местным населением. Вероятно, существовал даже бартер между ними, поскольку старшина изредка замечал исчезновение бушлатов, фуфаек, сапог, нательного и постельного белья. При этом наблюдались случаи употребления спиртных напитков. Водки в округе не купить, но зато был самогон. Русские крестьяне гнали его регулярно со стародавних времён. Для этой цели в ход шла картошка, свекла, турнепс, ржаная мука и т.д.
Среди приходящих мужиков капитан Комов приметил крепкого дядьку лет сорока с румяным лицом, ростом выше среднего, у которого солдатская шапка была надета «по-армейски» набекрень, а наушники не завязаны, а подвёрнуты внутрь. Чем-то он напоминал Василия Тёркина, сошедшего с известной картины. Вокруг него всегда кучковались солдаты, и он рассказывал им всевозможные байки. Рассказы его были незамысловаты, но в них всегда присутствовала та исконная правда жизни, которую не вдруг обнаружишь у записного враля. Больше всего эти рассказы относились к периоду Великой Отечественной войны.
Да и то сказать, что ещё могло так врезаться в память, перелопатить всю душу подростка, как не война?
— Я, ребятки, – говорил он окружившим его солдатам, попыхивая папироской, – ещё совсем юным был, когда война началась, семилетку окончил. В эти дни самый сенокос шёл. Как сейчас помню, все мужики, да и мальцы вроде меня с зари на покосе. Косы вжикают. Трава хорошая, так и стелится. Мы, пацаны вровень со старшими стараемся идти, не отставать, но где там… – Рассказчик помолчал малость, заглядывая в свою память, затем продолжил – глядь, Петруха – он сосед мой, оставленный в правлении за вестового – ближе к обеду скачет на коне во весь опор и что-то орёт. Подъехал ближе, тогда только расслышали: “Война! Мобилизация”. Мужики, у кого возраст подошёл, в район подались на войну записываться, а нам вся их работа осталась… Батя мой ушёл (на местном говоре дядя Егор говорил – ушотцы, пришотцы), вместе с ним дядья, соседи, да почитай с полста человек с деревни ушотцы. Так все где-то головы сложили, похоронок не было, зато извещения, что без вести пропали почти всем пришотцы. Нынче бают, во власовской армии они были, и вместе с Власовым немцам продались. Да только не верю я…– Он горестно пожевал бумажный мундштук беломорины и произнёс с необычайной душевной силой – не могли наши, мой батя! немцам продаться, предателями стать! Где-нибудь в болотах нашей Новгородчины лежат, а их врагами родины считают.
Он примолк, веря в душе, что народ всю правду узнает, и найдутся доказательства невиновности всех их.
— А как вы, дядя Егор, на фронт попали?
— Запросто. Мне уж с зимы шестнадцатый год пошёл, когда наши немцев от Москвы погнали. До сих мест дошли, да и остановились. Слыхали про Демянский котёл? Туточки всё и было. Наши шесть немецких дивизий, в том числе их знаменитую эсэсовскую «Тотенкопф» — Мёртвую голову здесь покрошили и навек в нашей землице упокоили. – Рассказчик пыхнул папироской и огорчённо закончил. – Баяли, на большее сил не хватило. А так бы славно было, если бы погнали фрицев дальше, может, и бед случилось бы меньше. Но что теперь сожалеть без толку. Сил наших, вероятно, не хватило на дальнейшее наступление. Как случилось, то уж и случилось, обратно не воротишь. Но котелок-то славный получился…
— Что уж теперь сожалеть, – перебил рассказчика рядовой Косорытов – у нас на Рязанщине в таких случаях говорят: “Если бы да кабы, во рту росли грибы…”
— У вас в Рязани грибы с глазами. Их не сеють, не жнуть – ани сами растуть. Их ядять, ани глядять – скороговоркой оборвал кто-то Косорытова, сиди и слушай, не то сам сейчас за грибами пойдёшь!
— …Перед нашей деревней нарыли окопов, – невозмутимо продолжил дядя Егор – мы оказались в прифронтовой зоне и обязаны были своим помогать, чем сможем. Хотя никто нас не заставлял помогать. Я так и вовсе сыном полка заделался, домой разве только побаниться приходил, да сахарку и сухарей мамке отдать, когда удавалось скопить. Потом меня и вовсе зачислили в списки личного состава.
— Так вам же всего пятнадцать лет исполнилось…
— Ну и что с того, я себе два годка добавил. Я ж не как какой-нибудь хлипкий горожанин, крепким был, да и ростом вышел – похвастал рассказчик и продолжил – паспортов у нас с роду не было, раскрыть мою неправду трудно, да и не к чему, в то тяжёлое время на счету каждый солдат был. Выдали мне трёхлинейную винтовку системы Мосина 1897 дробь 30 года, старшина приодел меня в новенькое обмундирование, так я и стал рядовым пехоты.
Вы спрашиваете, что самое страшное на войне. Я вам честно скажу, страшно идти в штыковую атаку и попасть под бомбёжку. Немцы для страха вместе с бомбами сбрасывали бочки с дырками. Летит такая дура и воет жутким воем, волосы дыбом встают. Страшно! Но и к этому можно привыкнуть. Как в той песне:
«Если вас ударят в глаз, вы невольно вскрикнете. Раз ударят, два ударят, а потом привыкните».
– Это у нас в разведке цыган один был, ух и бедовый парень, всё песни напевал. Вот и эту частенько повторял…
Как-то раз перед тем, как идти в штыковую, старшина выдавал роте наркомовские сто граммов, а я в ту пору не пил и не курил, менял свою норму на сахар. На фронте для некурящих табак самый ходовой товар, то же и водка. Сто граммов водки – это не для опьянения, скорее для куражу и для очищения раны, если случится такая беда. В тот раз я перед боем наелся от пуза, хотя старики предупреждали, чтобы не ел много, да я не послушал, уж больно каша с американской тушенкой вкусной оказалась. Мы эту тушенку вторым фронтом называли. Потом пожалел. Пожалел и о том, что от водки отказался.
Мы в штыковую атаку на немцев пошли. Патронов мало оставалось, берегли их. Я иду с винтовкой наперевес. Навстречу мне прёт мордоворот с усиками под Гитлера, рукава подвёрнуты. В общем, думаю, хана мне! Стреляю в мордоворота – осечка. Передёргиваю затвор – опять осечка. Замешкался… Вот и проткнул мне фриц штыком брюхо! А его тут же мой сержант отправил к богу в рай. Так что моя первая штыковая атака прошла неудачно. Хорошо, что лазарет от передовой близко был, быстро попал на операционный стол. Зашили где надо, промыли… Но я ничего этого не помню, под наркозом был. А наркоз, знаете, какой был – стакан водки. Это уж потом мне хирург сказал, что под счастливой звездой я родился – фашистский штык не задел ни одного важного органа, только сосуд какой-то повредил, крови в брюшине много было. Повезти-то повезло, да три месяца в госпиталях проваляться пришлось. Там курить научился, да и от наркомовских ста граммов больше никогда не отказывался.
Дядя Егор ещё много рассказывал и о том, как форсировал Днепр, как в составе Четвёртого Украинского фронта дошёл до Югославии, как их встречали братушки в освобождённых Балканских государствах, что до конца войны был лишь один раз легко ранен в мякоть руки. А капитан Комов думал:
— Вот среди нас сидит один из тех миллионов солдат, который, защищая Родину и освобождая Европу от фашистов, какой-то неведомой силой поднимался в штыковую, бесстрашно шёл вперёд под пулями, ничего не зная о своём героизме. Он перенёс холод окопов и грязь разбитых фронтовых дорог, жуть бомбёжек, госпитальные страдания. Он мог погибнуть сотни раз, но судьба его хранила. Что лично для себя получил этот человек, чью юность пожрала война?
Словно услышав вопрос, дядя Егор ответил ему:
А я счастлив, что мы добыли мир, и вы не знаете, что такое война. А что так живём, в этом всякие империалисты виноваты. Не будь их, не пришлось бы столько денег на оборону тратить, больше бы на людей тратилось бы. Ух, как бы мы жили, если бы не империалисты!
Шёл 1968 год, а до заявленной полной победы коммунизма оставалось тридцать лет.
Валдай — Кострома
1968-2007 г.
