ШТРАУС
Странное дело, многие лица и фамилии учителей давно стёрлись в памяти, даже сами эти учителя забылись, а этого помню. И не только помню, но часто вспоминаю с благодарностью. При этом я не запомнил ни его фамилии, ни его имени-отчества. Осталось только прозвище. Если говорить честно, мне от него досталось. По зрелому размышлению понимаю, что за дело, но во времена нашего с ним конфликта его требования казались придирками и даже ненавистью с его стороны. Да простятся мне эти мысли!
Знакомство с ним состоялось в пятом классе. Однажды, в один из сентябрьских, ненастных дней, когда у нашего класса по расписанию должен быть урок пения, после звонка вошёл мужчина с потёртым скрипичным футляром в руках. До этого дня мы его не видели, а с уроков пения, как правило, нас отпускали домой из-за отсутствия преподавателя.
Учитель представился с акцентом. (Немцев у нас было предостаточно, большую часть населения посёлка составляли именно немцы.) Роста чуть ниже среднего, голова небольшая с мелкими чертами лица, зато лоб большой и выпуклый. Руки его оказались весьма примечательными: казалось, они жили своей жизнью, в особенности тонкие и длинные пальцы, которые находились в постоянном движении. Пальцы священнодействовали. Вот они отщёлкнули замки футляра и на всеобщее обозрение извлекли скрипку.
Нельзя сказать, что я не был знаком с этим инструментом. Однажды, в раннем моём детстве бабушка достала из своего таинственного и объёмистого сундука футляр со скрипкой и я, помнится, взял его в руки с неким страхом. Вероятно, потому что был ещё очень мал возрастом. А вернее, потому что эта вещь принадлежала моему таинственному деду, сгинувшему где-то на Колыме. Из-за нужды бабушка до этого дня уже многое из своих вещей распродала. Теперь продавала соседу Ивану Ивановичу скрипку, последнюю вещественную память о муже.
Демонстрируя музыкальный инструмент, учитель называет его части: деки, гриф, колки, струны… Вот на свет божий появляется смычок. Так же сообщаются и его составные части: трость и пучок конского волоса, который он стал натирать смолой янтарного цвета – канифолью. Наконец, в руках появляется изогнутый металлический предмет на ножке – камертон. Он издаёт долго затухающее звучание, и учитель, сообщая о том, что камертон настроен на ноту ля, подворачивая колки, начинает настраивать скрипку под это звучание.
Ученики заворожено, чуть дыша, наблюдают за действиями учителя, их напряжённое дыхание перекрывают хаотичные звуки настраиваемого инструмента. Но вот подбородок музыканта удобно примостился на подбороднике — специальной пластинке с выемкой, прикреплённой к верхней деке скрипки слева, и нежные мелодичные звуки заполнили помещение.
С этой минуты уроки пения (их следовало бы называть уроками музыкальной грамоты) стали самыми любимыми из всех изучаемых предметов. Мы узнали, что такое ноты и нотный стан, научились правильно рисовать скрипичный и басовый ключи, расставлять ноты на линейках нотного стана. С энтузиазмом распевали гамму до-мажор вверх и вниз.
Каждый урок несколько минут учитель посвящал рассказам о великих музыкантах. Так мы много нового и интересного узнавали о Иоганне Себастьяне Бахе, Вольфганге Амадее Моцарте, Людвиге ван Бетховене, Николо Паганини, Михаиле Глинке, Модесте Мусоргском, Петре Чайковском и других музыкантах. Рассказы сопровождались скрипичными картинками из их творческого наследия.
Боже! Какое же это было наслаждение: вживую слышать отрывки из знакомых произведений, которые в те годы часто звучали из чёрных тарелок, бывших в каждом доме. Радио несло в широкие массы классику, вело прямые трансляции из лучших концертных залов страны. Но это было искажённым воспроизведением, всё равно, если бы полотно художника рассматривать, отражённым в зеркале воды с рябью. А звуки скрипки Штрауса доносили нам произведение в его первоначальной чистоте.
Рассказывая о ком-либо, Штраус преображался, как бы переживая эпизоды жизни своего героя. Это был брехтовский театр одного актёра. Мы видели: то восторг маленького Амадея, сочинившего музыкальную пьеску о мячике, с которым играл, то трагедию оглохшего Бетховена, то горе Паганини, которому завистники оборвали струны на его скрипке. Вопреки проискам маэстро Паганини с одной струной на скрипке сыграл так, что зал рыдал восхищённый его виртуозным мастерством…
Кстати, о прозвище. Оно приклеилось к учителю после рассказа о короле вальса Иоганне Штраусе. Он так иллюстрировал свой рассказ, что непосредственный Шурка вылез со своей оценкой:
Вы – настоящий Штраус!
И всё! Кличка приклеилась намертво, вытеснив в разговоре одноклассников настоящее имя человека. Быстро это прозвище стало общеупотребительным во всей школе. Кажется, ему самому эта кличка нравилась, поскольку он ни на кого не обижался, когда слышал её из уст учеников. У меня даже создавалось впечатление, что его терпение бесконечно, что Штраус вообще никогда не сердился и не повышал голос на учеников. Но мне довелось узнать, что я ошибался. Об этом позже, а пока вернёмся к содержательным урокам пения или музыкальной грамоты.
Однажды, вероятно, чтобы проверить утверждение, что каждый ребёнок гениален, Штраус заставил нас сочинять музыку. Своеобразное творчество затем было озвучено на скрипке. Кое-кто сумел создать нечто мелодичное, но у большинства были досадные и вполне естественные ошибки, потому что нотные знаки нами ставились наобум – музыки в душе ни у кого не было, музыка и ноты в нас существовали раздельно. Если среди нас и были гении, то не в этой сфере.
В другой раз, зная, что большинство учеников не знакомо с музыкальными инструментами, Штраус буквально заставил всех выходить к учительскому столу и извлекать звуки из его любимой скрипки.
Та какофония звуков, которыми я оглушил всех сидящих в классе и в том числе самого себя, надолго травмировала моё сознание. Мою пробу сопровождал смех, тем более обидный, что у других скрипка звучала не лучше моего. По-моему, Штраус похвалил только одного из класса, но я не запомнил кого. И больше таких экспериментов не повторялось, поскольку Штраус дорожил инструментом, а мы по своему невежеству обращались с ним недостаточно бережно.
По совместительству Штраус вёл в школе уроки труда. Один из классов был оборудован под столярную мастерскую и в ней царствовал он. Правда, недолго. И косвенной виной этому стал я. Но, если я что-то знаю в столярном деле, то это от него. От него я узнал, чем отличается обычный рубанок от фуганка, а шерхебель (он говорил шершебок) от калёвки. Чем от угла заточки зубьев отличаются пилы, что пилы бывают продольные, поперечные и смешанные, а также лучковые, ручные и рамные… Попутно сообщалось о свойствах древесных пород. В общем, много чего прочно легло в голову из его уроков.
Начинали своё мастерство, как и все, с изготовления табуретки. Я тогда ещё подумал, где те тысячи табуреток, которые создают ученики на уроках труда, кто их использует?
Терпеливо и настойчиво Штраус обучал владению инструментами. В его руках всё было простым и лёгким, и хотелось поскорее достичь такой же лёгкости. Но рубанок вместо красивой стружки выдавал щепку, зарывшись в древесину, или «спотыкался» на сучках. Тогда, недостаточно хорошо зажатая в тисках, деталь вырывалась, кособочилась, взбрыкивала. Постепенно вырабатывались ощущение инструментов, навыки владения ими.
Верстаки стояли вдоль стен и, по-моему, их хватало на всех учеников, как мальчиков, так и девочек – обучение было равным. Когда-то, в третьем-четвёртом классе мальчиков обучали навыкам шитья и владения иглой, теперь девочек учили владеть молотком, пилой, дрелью и рубанком, пилить, строгать, забивать гвозди наравне с мальчишками.
В левом углу, противоположном от входной двери, стояло чудо – токарный станок. Как интересно было наблюдать за работой Штрауса. Наблюдать уверенные движения резца в его руках, рождавшего фантазией человека из обычного деревянного бруска фигуристое произведение токарного искусства. Ученики по очереди работали на станке. На каждом уроке новенький или новенькая осваивали резец и пытались создать нечто, но у многих вместо гладкой скалки появлялась бугристая поверхность: резец чутко реагировал на малейшие колебания кистей ещё слабых рук.
Наконец, очередь дошла до меня. Присмотревшись к работе своих товарищей на прежних занятиях, взял заготовку, зажал её в кулачках, подвёл заднюю бабку и ввёл центр в середину бруска. Видя мои уверенные действия, Штраус, который обычно подолгу стоял возле ученика, подсказывая порядок работы, на сей раз, отошёл к верстаку у двери. Внезапно в привычный гул электродвигателя диссонансом ворвались противный визг и треск. Мимо головы учителя просвистел деревянный брусок и врезался в дверное полотно. В мгновение ока Штраус подскочил к станку, отшвырнул меня от него и нажал кнопку «Стоп». В тишине, немедленно образовавшейся в мастерской, наступило некое оцепенение, все застыли у своих рабочих мест.
— Где резец? Немедленно положи его на место и вон из мастерской! – сдавленно просипел побледневший учитель.
Я посмотрел на руки, ещё ощущающие рукоятку инструмента, но резца в них не было. Шуркин возглас растормозил немое оцепенение:
— Вон он! – Шуркина рука вытянулась в направлении предмета, торчащего из стены на полметра ниже потолка. Резец вонзился в стену по самую рукоятку.
— Вот это дааааа! Ну и силища! А, если бы чуть ниже? – пронеслись возгласы и мнения одноклассников.
Дальнейшего я не видел и не слышал. В состоянии стресса я пошёл в класс, оделся и, взяв портфель, побрёл домой, благо урок труда был последним уроком в тот день. «Разборы полётов» меня не коснулись, но я узнал, что при осмотре места происшествия выявилось следующее: всё произошло из-за сучка, который под воздействием центробежной силы вывалился из хорошо высушенной заготовки. Когда я повёл резец, чтобы снять первый слой, острие резца внезапно провалилось в гнездо сучка. А дальше брусок под воздействием резца вырвало из бабки и патрона… Только по счастливой случайности никто не получил травм и увечий.
Надо ли говорить, что наши взаимоотношения с того памятного дня испортились, и в дальнейшем к этому станку Штраус меня уже не подпускал. Ещё до конца учебного года Штраус из школы ушел, и я полагаю не без учёта того происшествия со мной. Ему на смену взяли выпускника педагогического института, но уроки труда и пения стали скучными и малоинтересными.
Где работал Штраус, и чем он занимался, после ухода из школы я не знал. Дети редко интересуются судьбой учителей, с которыми их развела жизнь, и тем более она становится интересной, когда ученик и учитель нечаянно встречаются в неформальной обстановке вновь.
* * *
Вы знакомы с Первым концертом Петра Ильича Чайковского?
А Второй концерт Сергея Васильевича Рахманинова слышали?
Уверен, услышав эти шедевры музыкального искусства наших великих композиторов, вы очутитесь на бескрайних просторах необъятной России. Великие маэстро смогли необычайно точно расслышать и записать нюансы музыки наших просторов, да так, что любой впервые слышащий её понимает с первых нот. Весь спектр идей композиторов проникает в вас, овладевает душой, мозгом, телом, сжимает в своих объятиях и не отпускает даже тогда, когда тают последние аккорды, заставляя ещё долго-долго переживать это необыкновенное состояние подъёма духа и любви к своей Родины.
Что же способно затронуть душевные струны слушателей, чтобы они завибрировали мощным камертоном? Это генетическая сопричастность музыке наших просторов, музыке всего, чем богата наша страна: лесов и степей, гор и долин, морей и рек.
Это вой ветров и шум дубрав, мирный шелест спелых нив и бесконечный гомон зверей и птиц, насекомых и земноводных. Это плеск волн и грохот летних гроз, посвист студёных ветров и журчание весенних ручейков, шелест опадающей листвы и поскрипывание морозного снега. Это стремительные нашествия орд степных кочевников и тяжёлая поступь наших ратников, защищающих Родину, это свист стрел и звон мечей, это грозный рык воинов и плач осиротевших матерей и детей.
Чуткое ухо расслышит в гениальной музыке наших великих композиторов всё: и звонкую песнь жаворонка в небесной выси, и мирный ритм созидательного труда, и звуки битв, и биение влюблённых сердец, и плач на тризнах, и лепет ребёнка, и стенания пережившего свой век старца. Здесь музыка песен и танцев народов, населяющих нашу великую Родину. В этой музыке – история и жизнь людей нашей родной земли.
Вы это слышите? Слышите так же, как слышу я?
Умение слышать музыку родных просторов приходит ко всем по-разному: в разное время и при разных обстоятельствах. Моё умение, несомненно, зародилось от общения со Штраусом.
Как-то в один из дней в конце июля 195_ года я шёл по одной из центральных улиц нашего посёлка и уже собрался завернуть на свою улицу, как услыхал звуки скрипки. Кто-то неподалёку настраивал инструмент. Завороженный, я остановился, развернулся в обратную сторону и, как сомнамбула, пошёл на звуки, так как звучало уже несколько инструментов. Незримый магнит тащил меня, и я не сопротивлялся.
Ноги привели меня на зады двора человека, который был известен всем страждущим землякам, как подпольный зубодёр. Стоматология в нашей поликлинике была не очень сильной. А этот человек – горький пьяница, в ночь-полночь избавлял страждущих от больного зуба без всякой анестезии. От клиента требовалось принести избавителю бутылку водки. 200 граммов спиртного выпивал пациент в качестве наркоза, до 100 граммов шло на обработку видавшего виды и кое-где почерневшего инструментария, остальное было гонораром частнопрактикующего стоматолога.
Задний двор зубодёра был затоптан коровой. Всюду мешанина навоза и соломы. Отдельно с начала лета стояли под просушкой две пирамиды резаного кизяка. И среди эдакой экзотики, под навесом расположился самый настоящий струнный квартет. Сразу же на ум пришли строки из басни Крылова, только здесь зверинец заменяли люди. Наш сосед Иван Иванович Вальтер – вторая скрипка, абсолютно трезвый частный практикант-стоматолог Дирксен – альт, какой-то незнакомец – виолончель и Штраус – первая скрипка. Все они разговаривали между собой по-немецки. Виолончелист поинтересовался у коллег: “Was macht hier dieser Knabe?” На это сосед и Штраус ответили, что знают этого мальчика. Вероятно, виолончелист был приезжим и чего-то очень сильно боялся.
…На пюпитрах белеют раскрытые ноты. Смычки взяты наизготовку, Штраус постучал по пюпитру тростью смычка, привлекая к себе внимания, затем торжественно провозгласил:
— Моцарт. Дивертисмент нумер айнс. Взмах смычка и полилась музыка.
…Как-то на телеканале «Культура» я наткнулся на передачу из всемирно известного Эрмитажа, которую вёл директор музея Михаил Борисович Пиотровский. Сама по себе тема передачи была интересной, но не она меня взволновала, а небольшой концерт камерного оркестра. Интерьер, в котором происходило музыкальное действо, был очень гармоничен и созвучен музыке. И, когда зазвучал дивертисмент №1 В. А. Моцарта, память воскресила тот необычайный концерт из уже далёкого прошлого.
Удивительное совпадение времени года двух исполнений одного сочинения создаёт эффект дежавю, невольно заставляющий верить в развитие жизни по спирали. Витки спирали совпали: и тогда, и сейчас – жаркий июль, душный вечер и музыка… Существует огромная дистанция между Эрмитажем и сараем в далёкой провинции, между профессиональными музыкантами и любителями, но не это главное. Ведь гармонию в душе создаёт не интерьер (хотя он очень важен), но настроение, рождённое музыкой.
Музыка — это камертон души. Великая музыка — камертон всей жизни.
Я не помню, сколько тогда простоял перед музыкантами. Я не знаю, кто и когда включил электролампу. Знаю, что начало смеркаться, что рядом со мною стояли ещё какие-то люди, а я растворился в божественных звуках музыки этого самодеятельного квартета и ничего не замечал. Всё для меня стало бесконечно далёким, кроме волшебных звуков.
И ещё я помню, что в конце концерта я подошёл к Штраусу и сказал ему: “Cпасибо!” Ком стоял в горле, голос мой от этого осип, но я сказал ему это благодарственное слово. Больше мы не пересекались с этим человеком, возможно, тогда был его прощальный концерт, и он навсегда уехал из посёлка. Возможно, давно уже умер. Не знаю. Но он жив в моей памяти!
Батамша – Кострома.
19.09.2007 г.