Георгины (рассказ)



Сестре Клавдии Николаевне посвящаю.


“Как странно в этом бренном мире всё –

смешение судеб людских, событий и вещей”.

(Запись на глиняной табличке из библиотеки

ассирийского царя Ашшурбанипала.)

 

Купе вагона скорого поезда, ждущего отправления на юг, постепенно заполнялось пассажирами. Вскоре вслед за мной в купе вошёл  мужчина со спортивной сумкой. Стройный, чуть выше среднего роста, с сединой в густой шевелюре, мужчина поздоровался и уверенно забросил сумку на верхнюю багажную полку. Не особенно церемонясь с моим присутствием, сосед принялся располагаться на своей верхней полке, где лежала уже заправленная хрустящим от свежести бельём постель – почти неслыханный для МПС сервис, присущий лишь поездам фирменным и международного следования. В мужчине почувствовалась повадка бывалого командировочного. Такие люди обычно заваливаются спать сразу после отправления поезда, едва сдав проводнику билет и оплатив постель. Спят они до упора, с сознанием хорошо выполненного командировочного задания, поскольку денег больше нет и заняться чем–либо другим, кроме сна и чтения они не могут.

Двое других попутчиков появились в купе за пять минут до отправления. Запыхавшиеся, продравшиеся сквозь толпу людей на перроне и в самом вагоне, с тяжело нагруженными чемоданами в обеих руках. Ими были мужчина лет пятидесяти пяти, полноватый, с большой круглой головой, увенчанной обширной лысиной и женщина бальзаковского возраста, явно следящая за собой и знающая себе цену. Одетая без особых изысков моды, но со вкусом, она поздоровалась со всеми сразу и попросила меня открыть рундук, чтобы поставить туда свои чемоданы.

Вокзальный громкоговоритель прохрипел о том, чтобы провожающие покинули вагоны, а отъезжающие проверили свои билеты, которые могли оказаться в руках и карманах провожающих. Это объявление всегда вызывало у меня чувство восторга перед несравненным юмором железнодорожников и пафосом, с каким оно произносится на всех станциях нашей огромной стальной паутины.

Едва попутчики разместили свои вещи в рундуках и на полках, как поезд  плавно тронулся после продолжительного и долгожданного гудка электровоза. Мимо проплыли пристанционные постройки. Слегка подёргивая состав, локомотив вначале двигался медленно, словно ощупью средь огромной паутины рельсов, но, постепенно ускоряясь, неуклонно мчался по заранее  приготовленному для него маршруту. Он, повинуясь сигналам светофоров, то притормаживал, то, как вол, привычно тянущий свой груз, подстёгнутый и выдернутый из забытья, спохватывался и делал рывок. Поезд двигался вперёд, всё вперёд, создавая мелодию дальних дорог и странствий. Состав змеился, скрежетал на поворотах, вразнобой и дробно перестукивал колёсами на стыках рельсов и стрелочных переводов. У каждого вагона была своя партия в слаженном оркестре, исполняющем  мелодию движения. В эту мелодию вплетались гудки электровозов и тепловозов, звуки рожков стрелочников, свистки кондукторов и составителей, бормотание репродукторов громкой диспетчерской связи, свист ветра между проносящихся мимо составов и стихия погоды.

Рельсы, то рассыпались веером на множество путей, то вновь сбегались воедино, в одну линию. Мелодии странствий нет дела до развития и путаницы путевых хозяйств пролетавших мимо станций, ей важно само движение. Она живёт им, питается им и неустанно славит его изо дня в день, из года в год – столетия, всем, кто захочет услышать её, кому не безразлична романтика дальних странствий. Эту мелодию обязательно услышит и пассажир-романтик, не занятый хлопотами в первые минуты поездки, и пассажир-мечтатель, бездумно вглядывающийся в пейзаж, мелькающий за окном вагона. Она будоражит в них дремлющие чувства, которые манят уехать от рутины скучных повседневных дел в романтическую неизвестность.

Я – бывалый пассажир, немало поездивший по огромной нашей стране, изъездивший её вдоль и поперёк. Люблю я мелодию странствий и всегда с трепетом ожидаю встречи с ней. Я вслушиваюсь в неё, а она тревожит меня, ласкает мои обострённые чувства и успокаивает, баюкает меня, словно, мамина колыбельная. Она всегда неповторима!

Приход в купе проводницы прервали мои размышления. Вскоре были сданы билеты, оплачены постели, заказан чай и началась обычная жизнь пассажира Российских железных дорог с переодеваниями, ожидания своей очереди в туалет, перекуры в тамбуре и чаепитие. Беглое знакомство с попутчиками за чаепитием, ничего не значащий трёп перед сном и, наконец, все успокаиваются в своих постелях. Перед сном решаю посмотреть завтрашнюю газету, приобретённую на перроне перед посадкой в поезд и отложенную на “потом”. Глаза при свете тусклого ночника быстро устали и я, было, собрался сложить газету и отложить её до утра, чтобы под перестук колёс отдаться Морфею, но внезапно был вырван из блаженного состояния полудрёмы взволнованным вопросом женщины, располагавшейся  на нижней полке:

— Простите меня великодушно, вы не одолжите мне свою газету?

В этом вопросе явно проскальзывало нетерпение, но времени на анализ у меня не оставалось – я был на пути ко сну. Машинально подав женщине газету, в следующую секунду, по-моему, я спал. Во всяком случае, слов благодарности я уже не услышал, даже если они были произнесены.

Разбудили меня тишина и яркое солнце, бьющее мне в глаза. Поезд стоял на какой-то станции. Название её было не видно, но часы на здании вокзала показывали восемь часов. На перроне царила обычная суета. Отъезжающие спешили на поезд, приехавшие двигались к выходу в город…

Свесившись, я поглядел вниз. Полка была пуста, матрац аккуратно свёрнут, вещей попутчицы не было видно. Не было и самой попутчицы. Моя газета лежала на столике. При попытке взять её, из газеты выпала тетрадь на двадцать четыре листа в серой картонной обложке. Быстро спустившись вниз, я поднял тетрадь с пола. Никаких надписей на обложке не было, хотя было понятно, что тетрадь принадлежит попутчице. Я раскрыл её в надежде найти какие-нибудь объяснения в тексте. Уже с первых прочитанных слов стало понятно, что при других обстоятельствах дневник этот не должен быть в чужих руках. Вероятно, собираясь уходить, женщина машинально прикрыла дневник моей газетой, и в спешке забыла её.

Наспех одевшись, я выбежал из купе с тетрадью в руке и бросился в тамбур в надежде возвратить забытое владелице.  Проводница, стоящая в дверях в ожидании отправления поезда, вылила на меня ушат отрезвляющей информации в ответ на мои пылкие объяснения:

— Мил человек, ваша дама сошла с поезда ещё ночью. Поинтересовалась у меня, когда будет встречный поезд. Сказала, что будто бы у неё кто-то из родных или знакомых в беду попал и ей немедленно, во что бы то ни было нужно возвратиться обратно. – Увидев мои грустные и озабоченные глаза, добавила. – Где ж её теперь найдёшь, милок? Так что делай с этой тетрадкой что захочешь, авось, когда-нибудь доведётся встретиться – вот и отдашь её. Гора с горой не сходятся, а люди завсегда могут свидеться – назидательно — философски заметила проводница. Разговаривая со мной, она не забывала о своих прямых обязанностях. Едва поезд тронулся, проводница закрыла дверь тамбура на замок и, не обращая внимания на меня, взялась за веник, чтобы навести в вагоне порядок.

Не солоно хлебавши, я возвратился в купе и обнаружил, что мои соседи по купе не спят. Моя активность  разбудила их. Я объяснил попутчикам причину моей суеты и, в свою очередь, сделал попытку выяснить у них что-нибудь об этой женщине. К моему сожалению, ни один, ни другой не знали о ней ничего. Ну, совершенно ничего – ни имени, ни адреса. Мы втроём умудрились даже не поинтересоваться своей попутчицей, хотя и сами не больно откровенничали за вечерним чаем. Повертев в руках дневник, соседи дали, на мой взгляд, сомнительный совет:

— Прочти записи, может быть, что-нибудь там вычитаешь.

……………………………………………………………………………………

Читать чужие письма или дневники, тем более без согласия их владельцев, всё равно, что подглядывать за чужой жизнью через замочную скважину. Хотя современное телевидение показывает нам, что наша мораль безнадёжно устарела и ныне в ходу лозунг “Всё можно!” Тем не менее, менять свои жизненные принципы я не собирался. Преодолевая своё внутреннее сопротивление ключевым словом надо, бегло просмотрел дневниковые записи, пытаясь найти в них сведения об интересующих меня вопросах, но кроме нескольких имён, сведений о месте обитания женщины не было.

По приезде домой, я более углублённо изучил дневник и предпринял поиски через знакомого следователя прокуратуры. Используя Централизованную систему продажи железнодорожных билетов, выяснилось, что билет попутчицы был куплен по паспорту некой Матрёны Афанасьевны Черниговской, восьмидесяти восьми лет, неделю назад умершей естественной смертью от старости. Скорее всего, её родственники продали билет перед самым отправлением поезда, не желая терять деньги и избегая лишних объяснений при сдаче билета в железнодорожную кассу. Это означает, что попутчица уезжала внезапно, не зная точной даты отъезда заранее, иначе у неё был бы собственный билет.

Дальнейшие поиски я счёл бесперспективными. Следователь прокуратуры, зная о моих литературных опытах, посоветовал мне поработать с записями и опубликовать. Может быть, их автор откликнется, прочтя публикации. Подумав над этим предложением, я вновь перечитал дневниковые записи сделанные разными чернилами, пастами и даже карандашом, разными почерками одной и той же женщины – подстать её настроению – то округло-спокойным, то  размашистой скорописью, то прерывисто-задумчивым. Записи отражали душевное состояние незнакомки в каждый момент общения со своим дневником. Впрочем, читайте выдержки из дневника, которые  я счёл возможным предать огласке. Моего здесь ничего нет.

 

*  *  *  *  *

Я смотрю в окно. Не знаю, сколько времени – год или несколько лет я смотрю в это окно. У окна моё рабочее место, и я без отрыва от основной  работы смотрю в окно и ожидаю Его появления. Я очень тщательно ухаживаю за окном, чтобы стёкла всегда были чистыми, чтобы ничто не помешало мне увидеть, как Он идёт ко мне.

У меня есть муж. Мне кажется, что я его люблю. По крайней мере, он мне не противен. В его-то любви ко мне я совершенно уверенна, так же как и в любви к нашим с ним троим детям.

Но я жду Его!

Наверное, про таких, как я, в народе говорят: “Противоречивая женская душа” или, того хлестче, “C дуру баба бесится”.

Может быть! Может быть! Но я постоянно жду Его. Жду каждый день без всякой надежды на то, что Он придёт, без единого намёка с Его стороны, без оснований на взаимность.

Я гляжу в окно чаще, чем иная женщина глядится в зеркало. Ненавижу зеркала! Ненавижу смотреться в зеркало. Помимо того, что это пустая трата времени, кого я там увижу? Женщину, у которой уходят годы и прибавляются морщины на лице? Не хочу!!

Зато в окне когда-нибудь я смогу увидеть Его. Надежда эта невелика, но всё же есть. Жизнь так непредсказуема… В ней всякое может случиться.

 

*  *  *  *  *

Я знаю о Нём всё. Знаю, где живёт, где и на кого учился, где и кем работает, на ком женат и состав его семьи. Одно время, когда Он учился в Ленинградском Политехническом институте, мы с Ним переписывались. Но однажды я получила от Него увесистый пакет с моими фотографиями, открытками и письмами (не всеми!). Вложенная в пакет записка мало, что говорила мне. В ней было сказано, чтобы я ни на что не надеялась (надо полагать, в отношениях с Ним). Позже я узнала, что в этот период Он женился и, как порядочный человек, не хотел связывать меня иллюзиями на будущие отношения. В браке у него родилось четверо детей – сын и три дочери. Я написала: “В браке родились дети”. Ну, конечно же, в браке. У  Него  не может быть детей вне брака, как говорится “на стороне”. Он не такой! Он – порядочный человек! Он – один на миллион, даже на миллиард.

Мне случалось несколько раз общаться с Его детьми и женой. Прелестные детки, воспитанные и разумные, мальчик – копия отец. Его жена – привлекательная и, в то же время, простая в общении женщина (другой у Него просто не могло быть).

Вот только с Ним я не виделась пятнадцать лет. Уже пятнадцать лет прошло с того дня, когда Он уехал, едва попрощавшись со мной. Говорят, что тот день был ярким и солнечным – всё вокруг горело и плавилось от жары, а я помню лишь мрак и озноб

Он ушёл от меня без объяснений!…

Примечание: часть этого текста размыта каплями влаги и прочитываются с трудом. Трудно сказать, что это  — слёзы или дождь.

*  *  *  *  *

Никому не скажу, что со мной.

Жизнь моя потеряла всю прелесть.

Боже мой! Боже мой!! Боже мой!!!

Я впадаю в лукавую ересь…

Я не верю в любовный огонь,

И в томленье я больше не плачу.

На душе у меня только боль.

Ничего для себя я не значу.

Мне постыло моё существо.

Без любимого всё мне постыло.

Для любви ведь живёт естество?!

Нет любимого – всё мне не мило.

 

*  *  *  *  *

Вспоминаю, как мы впервые познакомились. Он приехал в гости к своей двоюродной сестре. Его сестра  Катя – моя соседка, старше меня по возрасту, но это не мешало мне считать её лучшей своей подругой. Она по-сестрински покровительствовала мне, была поверенной моих тайн.

У нас много общих интересов: вышивка, цветы, кулинария (люблю стряпать, но не люблю есть свою стряпню). В то далёкое время, когда я ещё училась в школе, каждую свободную минуту я проводила у неё, обучалась вышиванию гладью и крестом (простым и болгарским) по канве и по обводкам. Какие у Катюши в квартире висят вышитые картины – залюбуешься! Хоть сейчас на выставку. Правда, теперь и о моих вышивках неплохо отзываются. Ну, это я так, между прочим, приятно, что чему-то хорошему научилась. Часто я рассматривала у подруги её фотоальбомы, где впервые увидела Его фотографии. И детские, и юношеские, и со службы. Он служил на флоте и в морской форме – писаный красавец. Когда прочла Его письма к сестре, поняла, что Он тот, кто мне нужен, с кем бы я могла пройти по жизни до самой смерти.

В тот день, когда Он приехал на несколько дней к Катюше погостить после службы, мы впервые увиделись. Я, как бы случайно, зашла по-соседски за “спичками”. Он стоял у раскрытого чемодана в полосатой рубашке – тельняшке (я это, как и многое другое, узнала значительно позже). На звук моего голоса Он обернулся, и наши взгляды на мгновение встретились. Я с Ним поздоровалась шёпотом (голос куда-то от волнения пропал) и села на случайно подвернувшуюся табуретку. Если бы не она, я непременно упала бы, поскольку ноги мои подкосились от мгновенно подступившей слабости. Его взгляд пронзил меня, словно электрический разряд. Я не рассмотрела толком ни Его самого, ни лица, ни глаз. Я была словно в тумане, туман застил мне глаза. В тумане, машинально, я взяла злополучные спички и на ватных ногах поплелась к себе домой, благо идти было всего три метра.

Что-то говорила мне мама, о чём-то спрашивал папа – я их не слышала. Глухота объяла меня. Всё, что я делала, было бездумным и механическим исполнением чужой воли, а не моего сознания. Сознание вернулось ко мне чуть позже, ближе к обеду, когда Он вышел в палисадник отдохнуть. Сев на скамейку в тени вишнёвого дерева, – моё любимое место отдыха в саду – Он стал любоваться  цветами, которые мы с Катей выращивали. Нежный аромат роз и мальв, флоксов и львиного зева, фиалок и анютиных глазок пьянили всех, кто попадал в наш райский уголок с весны до поздней осени. Он не курил (был вообще некурящим), а просто сидел, прикрыв глаза, и полной грудью вдыхал аромат. Мне показалось, что Он купался в этой плотной среде ароматов. Атлетическая фигура гимнаста с рельефными, литыми мускулами притягивали мой взгляд. Потеряв голову и всякий стыд, я подошла к Нему. Заслышав мои шаги, Он открыл глаза, внимательно посмотрел на меня и вдруг спросил:

— Как тебя зовут, девушка? – Голос у него — мягкий и сочный баритон, глубоко проникающий в трепетную душу.

Поскольку я на пять лет моложе Его, поэтому меня не удивило обращение на ты, и я ответила:

— Клава. Клавдия – поспешила я уточнить с некоторой робостью. Казалось, во мне трепетала каждая клеточка моего существа. Моё лицо полыхало так, что, казалось, от него можно было зажечь свечу. Я не могла посмотреть Ему в лицо. Не знаю, догадался ли Он о моём смятении, но я услышала очень спокойный голос:

— А меня зовут Егором.

Конечно же, я знала, как Его зовут, и для себя давно называла Жориком. Но Он, словно подслушав мои мысли, продолжил:

— Некоторые пытались меня называть Жорой, Юрой или Георгием, однако мне с детства нравится именно Егор. Мама меня так называла всегда – Егор, Егорушка.

При воспоминании о матери лицо Его осветилось, как мне показалось, глубинным нежным светом.

— Знаешь, когда-то мама завела у нас во дворе георгины, и мне очень полюбились эти цветы. –  Я слушала Его бархатистый голос, он обволакивал моё сознание, путал мои мысли. – Георгины сопровождали меня во время всей моей службы, потому что в каждом мамином письме всегда были лепестки цветов георгинов. Если бы не мама, не её письма и мелочи, подобные засушенным лепесткам, мне бы трудно было бы отслужить три года. Особенно трудным был первый год во флотском экипаже…




не в дугутак себенормальнохорошоотлично! (голосов: 3, среднее: 5,00 из 5)



Ваш отзыв

Вы должны войти, чтобы оставлять комментарии.

  • К читателю
  • Проза
  • Поэзия
  • Родословие
  • Изданное