Степная сага

1 отзыв

Главы из романа

Уважаемый Читатель. Работа над этим романом начата давно, но может и не закончится. Поэтому публикую здесь на твоё усмотрение отдельные главы.

Полёты во сне и в жизни Захара Ничея

  1. День первый – день последний.

 

К полёту он изготовился, как обычно. Присел, втянул голову в плечи, округлив спину, крепко-крепко обхватил обеими руками колени и изо всех сил сжал их. Силой этого сжатия обуславливалось начало полёта. Тело приподнимается вверх, вначале неохотно, затем скорость взлёта увеличивается, все члены расправляются и вот – он уже летит, летит, летит, рассекая воздух  подобно юркой ласточке или стрижу.

Ощущение полёта, знакомое с раннего детства было настолько реальным и захватывающим дух, что Захар проснулся.

Ещё не разлепляя глаз, он ощутил раннее солнце, свежий утренний воздух, врываясь в распахнутое окно, волнами перетекал по телу, творя бодрящий массаж.

— Пора!

Наручные часы «Победа» показывали без нескольких минут шесть часов утра.

— Ну, ты и спать мастак. Совсем разленился, – повёл привычный внутренний диалог с собой Захар.

— А куда спешить? Кончилось твоё время, человече, никому ты кроме себя уже не нужен.

— Нужен или не нужен, не тебе судить. Вот план на сегодня выполню, если сил хватит, тогда и поговорим, кому я нужен…

— Поторапливайся! – приказал себе Захар, и пошёл на кухню. В квартире все ещё спали, поэтому он привычно всё делал сам: согрел на газу чайник, заварил крепкой заварки и налил полный термос сладкого чаю, сделал бутерброды с сыром и копчёной колбасой (это в дорогу). Умылся, оделся, не спеша выпил бокал чаю с молоком и добрым куском белого, настоящего «Целинного» хлеба. Удовольствие от такого привычного завтрака давало Егору заряд бодрости на целый день. От того, каким был завтрак, зависел весь распорядок дня и самочувствие.

Уже в дверях он встретился с женой. Та, ещё не проснувшаяся, была в раздражении.

— Куда тебя черти несут? Дома ни минуты не посидит. Старый уже, а всё куда-то убегает, – заворчала она, жалуясь кому-то незримому – словно не на пенсии, словно ждут его где-то.

— Не волнуйся, старушка! Я поздно вернусь, в крайнем случае, завтра, если у сына заночую. Давай-ка я тебя поцелую, на прощание перед дорогой, – притянул к себе притворно сопротивляющуюся супругу и поцеловал её в лоб.

— Уж и целоваться разучился, – услышал Захар, скрываясь за входной дверью. Со двора он услышал до боли знакомый сигнал директорского «козлика».

Что его потянуло в этот день из города, он и сам не знал. То ли городские пейзажи и городские будни осточертели, то ли многолетняя привычка трудиться без выходных. А может быть повлиял, одуряющий зной вот уже несколько сжигавший растительность, или привычка в это время года следить за тем, как поспевают налившиеся хлебные злаки. Вот-вот нужно будет выводить на поля комбайны для первых пробных прокосов.

Вполне возможно, захотелось утолить тоску по местам своей жизни и работы. В иных он не был уже целую вечность, а так хотелось вернуться туда, взглянуть хотя бы мельком на давно изменившиеся, но памятные пейзажи, вспомнить тех, кто оставил на его судьбе памятные зарубки.

Поэтому накануне он позвонил своему преемнику и попросил «свой» уазик на весь сегодняшний день.

У машины терпеливо стоял водитель Василий. Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, с типичным лицом русака, аккуратной стрижкой и ясным взглядом в очах.

— Здравствуйте, Захар Акимович! Прибыл в ваше распоряжение.

— Здравствуй, Вася, – подавая ему правую руку для рукопожатия, что было для того не совсем привычно.

Обычно, Захар или Захар Акимович, как его звали все кроме родных, садился на своё место и, не размениваясь на сантименты наподобие приветствия, командовал «Поехали!». Василия Захар знал с пелёнок, поэтому был рад, что новый директор не сменил его на другого водителя «под себя». Вася чаще всего каким-то внутренним чутьём знал куда ехать. И ещё, он никогда не докучал разговорами своему пассажиру во время дальних поездок. Спросят – ответит, не спросят – проедет всю дорогу молча. И, главное, Василий был всегда трезв и готов к работе, как, впрочем, и его машина.

Но сейчас Василий изменил себе.

— Куда едем, Захар Акимович?

— Урал, Рождество, Светлый путь, Полевое. Бензина хватит?

— Полный бак и две канистры в багажнике.

— Отлично, тогда полный вперёд!

Выезд из не успевшего прокалиться города прошёл для Захара незаметно. Его взгляд безразлично скользил по городским пейзажам, не цепляя ни новостройки охорашивающегося областного центра, ни новый мост через реку, ни проплывающие мимо утопающие в зелени участки садоводов и огородников. Его не волновал город, поскольку он всегда был селянином, и вся его жизнь прошла на селе. Город – тьфу, временное пристанище, откуда его проводят в последний путь. Он и сам не знал, зачем начальство вознаградило его городской со всеми удобствами трёхкомнатной квартирой, хотя в Полевом у него был нормальный особняк. Ну да ладно, после него хоть детям, в особенности младшенькой доченьке останется.

— Что за мрачные мысли, Захарка? – вновь начал диалог внутренний голос – только недавно на заслуженный отдых, то бишь на пенсию, тебя спровадили, а ты уж отходную заказываешь.

— Вот именно, спровадили…

— Угу, не каждого так спроваживают, не всякому орден на грудь вешают, пенсию персональную, да квартиру в придачу дают. Так ведь молодёжи нужно место уступать, с наивысшим образованием. А у тебя что? Всё «заушное», устаревшее. Да курсы всякие. Не современный ты руководитель!

— Ага. Не современный… Да и когда мне было быть современным? Ты вспомни, как начиналась жизнь моя, как в руководители вышел…

Руководителем Захар стал не по зову сердца, а, скорее, по воле времени. Однажды чей-то намётанный глаз выхватил его из общей массы молодых борцов за новую жизнь и включил в номенклатурную “обойму”, а вышестоящее руководство больше не исключало его из неё.

Каждое новое назначение Захар воспринимал не с гордостью: “Вот, заметили, выдвинули”, а с неким холодком в груди на грани страха. Страха ни перед вышестоящим руководством, ни перед ответственностью – этого он никогда не боялся, поскольку робостью, низкопоклонством, чинопочитанием и лизоблюдством никогда не страдал. Страх был перед людьми – как они примут его, поймут, пойдут за ним. Да-да, поймут ли и простят за будущие неизбежные ошибки. Именно поэтому каждое новое назначение был подобно шагу в бездну, полную неизвестности и неожиданностей. Шаг – и ты летишь, а куда и как упадёшь ещё никому неизвестно, соломку никто не натрусил для тебя.

Ему везло, поскольку всегда находились люди, которые исполняли роль той самой пресловутой соломки – подушки безопасности. Они подхватывали его в нужный момент и не позволяли, не только упасть, но придав силы, поднимали к новым вершинам.

Захар не боялся показать, что чего-то не знает и не понимает, постоянно учился. Не по книгам, вернее, не столько по книгам и циркулярам, хотя и их приходилось читать, сколько постоянно набирался опыта и знаний от людей. Природная сметливость помогала находить нужных людей, завязывать с ними контакты, слушать их советы и делать для себя необходимые выводы. А потом действовать согласно своим решениям, сообразуясь с внешними обстоятельствами. Чаще всего такая тактика была успешной.

Из выводов и решений Захар создавал реперные точки, опираясь на которые мог действовать в выбранном направлении. Так строители по реперам строят дороги, магистрали, ЛЭП и т. п., а Егор создавал свой стиль руководства. Раз от разу помаленьку полегоньку, как любил повторять давно почивший отец, Захар Акимович стал директором крупного совхоза республиканского масштаба.

Привычно пыля и встряхиваясь на ухабах, газик катил по грейдерной дороге на восток. Бессчётное количество раз за полвека Егор гонял по этой дороге, особливо последние двадцать лет. Было: пёхом и на запряженной быками арбе, на тарантасе и в пароконной коляске, на мотоциклах и на грузовых и легковых автомобилях – всяко бывало. Вон, тот каменный беркут на скале просто сроднился с ним, хотя, пожалуй, беркут опять другой. Или глаза ослабли, не узнают старожила приметной скалы. Раньше здесь у речки всегда была остановка междугородних рейсовых автобусов. Пассажиры бегали в кустики, теперь с открытием оборудованных автостанций в прежнем районном центре и крупных посёлка по трассе, надобность в такой остановке отпала. Кроме того, рядом со скалой с недавних пор плещутся волны молодого водохранилища. Но машина уже миновала теснину и вырвалась на ровный грейдер, который вёл к знакомому с юности посёлку.

Постепенно шоссе перешло в улицу. Несмотря на воскресный день улица была безлюдной, даже стаек пацанов не видно.

— Видишь справа дом с голубыми наугольниками? Подверни к нему – вдруг попросил Захар водителя.

Обычный одноэтажный дом с плоской крышей отличался от похожих, рядом стоящих домов отделкой углов фасадной стены, отделанных выпуклым рустом, окрашенным синькой, что приятно контрастировало с белой стеной и украшало дом снаружи.

В этом доме сейчас жил с семьёй родной племянник жены Захара, но полста лет с лишком тому назад и он жил в нём. Приёмные родители привезли его с братом Ванюшкой и сестрицей Маней в этот дом, и здесь у него на глазах родились ещё сестра и два брата.

Хозяев дома не оказалось, вероятно, работа в колхозе не позволила им рассиживаться даже в воскресный день дома. Ибо известно, что летний день зиму кормит.

— Молодцы, не бездельничают, – одобрил Захар родственников, возвращаясь в машину на своё место, – вон, как дом разукрасили. Ну, и мы давай поспешим, не будем терять время понапрасну.

На выезде из села миновали тенистый оазис – обустроенный ключ – место притяжения водителей, запасавшихся здесь родниковой водой впрок. Дорогу выбрали ту, что шла вдоль речушки, бравшую начало от того самого ключа и бегущую к самому Уралу. Километров через тридцать стало заметно, что впереди горный массив. В этом месте в лице Егора Акимовича напряжение сменилось на грустную мечтательность, изменив не только его облик, но даже саму фигуру. Он, кажется, весь подобрался и помолодел.

— Кстати, ты знаешь, кто основал этот посёлок?

— Какие-то братья. А теперь куда: направо, налево?

— Направо на обратном пути будем. Давай налево, поедем покороче – мимо Приозёрного, – и без паузы. – Да, когда-то здесь обосновались два брата, заезжий двор держали для путников. Место – сам видишь – удобное, вот по этим братьям посёлок и назвали. А вообще, ты заметил, названия посёлков, какие мы проехали: Александровка, Петропавловка, Алексеевка – все названия по церквам, которые там ставили с момента основания. А здесь церкви не было, братья истеки были мусульманами и русские сюда не совались со своим храмом, уважали чужую веру. Селились и жили вперемешку, а веру блюли каждый свою.

— Захар Акимович, вы сказали что они истеки, что это такое?

— Мне местные знающие люди говорили, так метисов назвали. Мать – казашка, отец – татарин. Или наоборот – не знаю, а их потомство получило такое название.

Пока говорили, подъехали к реке. Урал бывал в это время года довольно мелким, но с созданием Ириклинского водохранилища дело поправилось, и уровень воды после неизбежных паводков держался на постоянном уровне.

— Давай завернём в пионерский лагерь, – попросил он водителя.

Машина, проехав по полусонному аулу, мазанки которого расположились между дорогой и рекой, поднялась в гору и подкатила к арке обозначившей въезд в живописный комплекс. Пионерский лагерь, как и все подобные комплексы был создан в самом красивом и живописном месте района на южной оконечности Губерлинского кряжа, естественным путём разрезанного рекой Урал. С этого места отлично просматривается сопка с известным всему Южному Уралу граффити, созданным некими заключёнными – строителями ОХМК и города Новотроицка к шестидесятилетию «отца всех народов». Портрет Сталина и лозунг «Слава Сталину!» отсюда видится так, что кажется, пройди с километр и коснёшься рукой этих белых камней, из которых создан памятник. Но это не так, до сопки не один десяток километров.

На флагштоке у корпуса бессильно повис красный флаг. Зато дети с пионерскими галстуками на груди были активными и энергичными, чем-то озабоченные сновали по всей территории, а особенно у веранды.

В это время из хозблока вышла полноватая пожилая женщина в белом колпаке и белой куртке – повар по виду. Она всматривалась в людей, вышедших из машины и, по-видимому, узнав и идя навстречу, радостно всплеснула руками и воскликнула:

— Захар Акимович! Какими судьбами вы здесь? Может, перекусите с дороги? У меня и первое, и второе есть, и компот холодный.

— Здравствуй, Люся. Я рад видеть тебя здесь. Есть не хочу, а вот компотика холодного выпью. Васю, покорми. Он сегодня ещё не ел. Верно, Вася? – тот согласно кивнул. Не поевши Люсиной стряпни, ты не ощутишь радости жизни.

— Да ну вас, – кокетливо и смущённо замахала рукой Люся – скажете тоже.

— И скажу. Когда при создании этого пионерлагеря у меня спросили, кого я из самых лучших поваров могу предложить, я назвал тебя, Люся, и не ошибся.

Вот завернули с Васей сюда. Решил объехать памятные мне места. Может быть в последний раз…

— Да, что вы говорите, Захар Акимович, типун вам на язык, вам ещё жить и жить, а вы себе отходную говорите, – женщина заметно опечалилась. Вам, небось, ещё семьдесят пять не стукнуло.

— Уже идёт семьдесят пятый, но дело не в этом. Старуха с косой она урожай свой без спроса собирает. Никто не знает где, когда и как. – Видя, что Люся хочет возразить, перебил её намерение и сказал, – не стоит сейчас об этом.

— Люся ушла, но вскоре вернулась с запотевшим глиняным кувшином и кружками. Выпив компот, Егор Акимович подошёл к краю обрыва, откуда прекрасно был виден Урал, змеившийся голубой лентой средь прибрежных зарослей ивняка и боярышника. Справа дымятся трубы металлургического комбината. Желтоватый дым омывает сопки, там же виднеются здания города Новотроицка. Слева в неистребимой голубоватой дымке гряда Губерлинских гор. На противоположном берегу по случаю выходного дня на дачных участках трудились горожане. Прямо напротив того места, где он стоял, через всю реку виднелась рваная цепочка деревянных свай, торчащих из воды. “Надо же, прошло столько лет, а они ещё не сгнили”, — молча, «про себя» подумал Захар. В это время подошли Люся с Васей.

— Что, Людмила, узнаёшь родные места, ты ведь из Аккермановки?

— Как не узнать, Захар Акимович, а вы?

— А я не узнаю. Вот там, левее, видите цепочка столбиков торчат из воды была мельница – памятное для меня место. Там на хуторе похоронена моя мама… Вон там, где голубоватый домишко стоит, была могила моей мамы, а теперь на ней клубнику выращивают. Едят, небось, нахваливают и не знают, кто этой клубнике силу роста даёт.

— Когда же это было, расскажите?

— Времени мало. Но немного могу рассказать. Слушайте! – Захар был непривычно взволнован и ему хотелось выговориться.

Царская дорога.

Сегодняшней ночью Захарка впервые летал. Проснулся с удивительным ощущением реальности и опустошённости. На лице обидные слёзы. В свой первый полёт он отправился, убегая от невнятных врагов. То ли они хотели напасть на него, то ли просто пугали, но ему было страшно. И спасаясь он сел, спрятав лицо в колени  и… неожиданно неведомая сила стала медленно поднимать его в небо всё убыстряя и убыстряя взлёт. Взмыв вверх он расправил руки, как расправляют крылья орлы и коршуны, часами плавно кружащие и парящие в голубой выси неба и отправился в горизонтальный полёт. Он мог опуститься ниже, подняться вверх, полететь вправо-влево, тормашками, как голубь турман из голубятни священника отца Серафима. Но Захарке не страшно, он весь захвачен необычным ощущением, радостью полёта, лёгкостью и воздушностью своего тел. Он впервые узрел панораму тех мест, где ещё недавно проезжал их обоз – бесконечные холмистые пространства перемежаемые рекой и многочисленными речушками. “Это Урал” – подумал мальчик. Неожиданно рядом с ним возник аэроплан, какой Егорка видел возле Самары. Тут же вспомнился весь тогдашний сюжет. Стрекот мотора в небе заставил всех задрать головы.

— Аэроплан, – сказал кто-то из толпы уверенным тоном.

— «Ньюпор» – предположил бывший фронтовик.

— Да, не «Ньюпор», а наш «Русобалт» – возразил Яким Ничей. Возле нашего расположения целая эскадрилья таких обреталась.

В Захаркином сне аэроплан с двухэтажными плоскостями вдруг превратился в сильного беркута полетевшего впереди него к дальней скале самой высокой в округе. Захарка изо всех сил желал не отставать от беркута, он почему-то знал, что это его отец, который хочет что-то показать ему. Вдруг орёл улетает за скалу и исчезает. Захарка кружит, кружит, зовёт отца, но никого нет и никто на его зов не откликается. Так в слезах он и проснулся. А рядом оказалась мама с её доброй улыбкой, нежными руками и заботливым голосом. Она поцеловала сына в головку.

— Ну, что ты, сыночка, плачешь? Кто тебя обидел?

— Мамуся, я сейчал летал с тятей, а он от меня скрылся.

— Ах, какой ты у меня стал взрослый, уже летаешь. А как ты летал?

И Захарка в подробностях начал рассказывать свой сон.

Бурый вол привычно тащил повозку, на которой лежала молодая женщина. Рядом, держась рукой за повозку, шагал босоногий мальчишка и смотрел на  мать. Лицо и большую часть тела женщины покрывала тень от навеса, спасавшего больную от палящих лучей солнца. Тем не менее, женщина горела внутренним огнём, губы её были сухими, и мальчик время от времени давал ей поильник с каким-то отваром. Изредка она приходила в себя, тогда слабая улыбка возникала на её губах и она почти беззвучно шептала слова благодарности сыну. А он смотрел на больную мать, и в его взоре было столько взрослости, что окружающим становилось не по себе от этого. Не бывает у обычных детей таких взрослых взглядов. Не бывает!

Но ведь и обстановка нынче необычная.

Трудно даже представить, сколько вёрст отшагал этот мальчишка по российским дорогам до этой минуты. Мальчик стал единственным мужчиной в семье, и даже не представляет, какой груз ответственности свалился на него. Идя рядом с матерью, мальчишка непрерывно думал о покинувшем их отце.

Когда Якима Ничея взяли на войну, Захарка был столь мал, что и не запомнил отца, потому по возвращении его жался к матери и стеснялся незнакомого и чужого дяди, поселившегося в их избе и уверенно, по-хозяйски распоряжавшегося в ней.

Отец вернулся с войны домой на рождество весь израненный, но бодрый и довольный тем, что остался жив. Всё же добрался до родной избы, где его встречали четыре пары вопрошающих глаз. Старшая Маша, угловатая отроковица первой признала отца в припадающем на раненную ногу солдате с тощим мешком за плечами.

— Папка, папаня! – и приникла головкой к серому сукну солдатской шинели.

Младшая Уля как-то сразу пошла на руки отцу, хотя совсем не знала его. Просто подошла в первый же день, посмотрела на него васильковыми безгрешными глазами и спросила с детской непосредственностью и наивностью:

— Ты мой папа, да?!

— Конечно, родная моя дочурка, я твой папа.

А Захарка долгое время бычился, не признавая или стесняясь отца и не смея подойти к нему. Аким не торопил сына, давая тому возможность самому принять решение. Мать пыталась ласково увещевать сына и подталкивала:

— Подойти, сынок, обними папку, чего кочевряжишься…

Наконец, Захарка через силу решился, подошёл к отцу. Вдохнул запах пота от солдатской гимнастёрки, дёгтя от сапог и непривычный запах табака от усов и вдруг, то ли страх, то ли ещё что, какие-то внутренние путы спали, – как рукой смахнуло. После этого всё стало на свои места.

— А сваргань-ка нам баньку, Анюта, ужас как я по нашей родной бане соскучился, да и запаршивел я что-то в дороге, пока домой добирался, – попросил вдруг отец, обнимая сына за плечи, – мы с сыном попаримся.

Страницы: 1 2 3 4 5 6

Отзывы и комментарии

Ваш отзыв

Вы должны войти, чтобы оставлять комментарии.